И, говоря так, он стал похож на раскаленный докрасна котелок, в который налили холодной воды.
Тогда мы вторглись в его дом и обыскали его повсюду, во всех закоулках, сверху донизу, не пропустив ни одного сундука или шкафа. И в разгар этих поисков я не преминул заметить, как из комнаты в комнату убегала, чтобы скрыться от посторонних взглядов, очаровательная газель, в которую была влюблена моя спасительница. И я подумал: «Валлахи! Бисмиллах! Имя Аллаха на ней и вокруг нее! Какая стройность и какая гибкость! Какая элегантность, красота! Благословенна грудь, вскормившая ее, и хвала Творцу, Который отлил ее в форму совершенства!» И я начал понимать, как такая юница могла покорить другую, похожую на нее, и подумал: «Бутон розы иногда склоняется к бутону розы, а нарцисс — к нарциссу». И я был настолько доволен этим своим открытием, что мне захотелось без промедления познакомиться с этой изумительной юницей, чтобы она похвалила меня и не сочла лишенным проницательности и тонкой наблюдательности.
И вот мы добрались наконец до кухни в сопровождении разъяренного как никогда кади, не обнаружив ничего подозрительного и не найдя ни следов, ни останков девушки. Тогда я по указанию моей учительницы сделал вид, что сильно устыжен своим необдуманным поступком, и я извинился перед кади, который злорадствовал, видя мое смущение. Но все это было сделано лишь с целью скрыть подготовленный мною удар. А бородатый кади не преминул попасться в подготовленную для него паучью сеть и уже был готов обрушиться на меня, чтобы насладиться своим триумфом. И он сказал мне:
— Ну что же, наглый и лживый сукин сын, лжец и сын лжеца, во что превратились теперь твои угрозы, обвинения и оскорбительные подозрения?! Но будь спокоен, скоро увидишь, чего стоит неуважение к городскому кади!
А я тем временем прислонился к огромному кувшину для масла, с которого была снята крышка, и у меня при этом кружилась голова и был кающийся вид. Но вдруг я поднял голову и воскликнул:
— Клянусь Аллахом! Не знаю почему, но я чувствую, что из этого кувшина исходит запах крови! — И я заглянул в кувшин, погрузил в него руку, сказал: — Аллах акбар! Бисмиллах! — и вынул завязанную узлом и испачканную кровью одежду, которую бросила в этот кувшин, перед тем как исчезнуть, юница. И там была ее вуаль, туфли, платок с головы, рубашка, шальвары и другое белье, не помню уж какое, и все окровавленное.
При виде этого кади, как и ожидала юница, растерялся и оцепенел, и цвет лица его стал желтым, и кости его затряслись, и он рухнул на пол в обмороке, склонив голову между ног.
А я, как только он пришел в себя, не преминул восторжествовать при таком повороте событий и сказал ему:
— Ну, сиди кади, кто из нас теперь лжец, а кто говорил правду? Хвала Аллаху! Кажется, я был совершенно прав, предполагая, что ты сам совершил так называемое ограбление, свалив все на эту молодую девушку! Что же ты наделал со своею мудростью и законопослушанием?! Как ты, такой богатый и живущий по закону, пошел против собственной совести, дав убежище бедной девушке, чтобы ограбить и убить ее, после того как, вероятно, изнасиловал ее самым худшим образом?! Вот как это было, клянусь моей жизнью! И я должен без промедления донести нашему господину султану об этом ужасном преступлении. Ибо я исполняю свой долг, и если от меня что-то остается скрытым, то я непременно узнаю об этом тем или иным образом, иначе я потеряю свое место и голову.
А несчастный кади стоял передо мною оцепеневший, с широко открытыми глазами, делая вид, что ничего не слышит и не понимает, что происходит. И, полный смятения и тоски, он оставался неподвижным и был похож похожим на мертвое дерево. Ибо его сознание погрузилось во тьму, и он уже не мог отличить правую руку от левой, а истину от лжи. И когда он немного пришел в себя от изумления, он сказал мне:
— О капитан Муин, это такое темное дело, что его может понять только Аллах! Однако если ты не захочешь рассказывать о нем, ты не пожалеешь!
И, сказав это, он принялся окружать меня вниманием и почтением. И он вручил мне мешочек, в котором было столько золотых динаров, сколько он потерял. И таким образом он купил мое молчание и погасил огонь, который мог его сжечь.
Тогда я простился с кади, который остался уничтоженным, и пошел рассказать о случившемся юнице, которая приняла меня, смеясь, и сказала:
— Уверена, что он этого не переживет!
И в самом деле, о господин мой, не прошло и трех дней, как я узнал о том, что кади умер от разлива желчи. И когда я не преминул навестить свою знакомую юницу, чтобы сообщить ей о случившемся, ее служанки сказали мне, что их госпожа только что уехала с дочерью кади в имение близ города Танты, на Ниле, которым она владела. И я, дивясь этому и так и не поняв, как могли эти две газели наигрывать любовные мелодии без кларнета, сделал все возможное, чтобы отправиться по их следам, но не преуспел в этом. И с тех пор я жду, что когда-нибудь они захотят поделиться со мною своими новостями и прояснить мне это дело, столь трудное для понимания моего.