— Йа Аллах! Скорее! Вставай! Моя госпожа Тохфа находится в своей комнате, она поет и играет на лютне! Иди же скорее и послушай, о сын Адама!
И халиф в изумлении посмотрел на евнуха, но не мог произнести ни слова.
А тот повторил:
— Разве ты не слышал, что я сказал тебе?! Я не сумасшедший, клянусь Аллахом! Говорю тебе, госпожа моя Тохфа сидит в своей комнате, играет на лютне и поет! Иди же скорей! Поторопись!
И аль-Рашид встал и в спешке надел первую попавшуюся одежду, не понимая ни слова из речи евнуха, которому он сказал:
— Горе тебе! Что ты такое говоришь?! Как ты посмел говорить мне о хозяйке своей эль-Сетт Тохфе?! Разве ты не знаешь, что она исчезла из своей комнаты, когда ее двери и окна были закрыты, и что мой визирь Джафар, который знает все на свете, сказал мне, что ее исчезновение было сверхъестественным и что это произошло по вине джиннов и их злых чар?! И разве ты не знаешь, что обычно люди, которых похитили джинны, не возвращаются?! Горе тебе, о раб, если ты осмелился прийти и разбудить господина своего из-за сумасбродного сна, который приснился твоей черной голове!
И евнух ответил:
— У меня не было ни сновидения, и я не в бреду, и я ничего такого не ел, так что вставай, иди и посмотри, что я слышал, — голос самой чудесной из дочерей Хаввы!
И халиф, несмотря ни на что, не мог удержаться от смеха, когда понял, что евнух Сауаб точно тронулся умом. И он сказал ему:
— Если ты говоришь правду, это будет тебе к счастью, потому что я освобожу тебя и дам тебе тысячу золотых динаров, но если все это ложь, а я могу сказать тебе заранее, что это ложь, бред и результат твоих черных фантазий, я распну тебя!
И евнух, подняв руки к небу, воскликнул:
— О Аллах, о Защитник, о Повелитель стражей, сделай так, чтобы это не было ни видением, ни сном моей черной головы!
И он приблизился к халифу и сказал ему:
— Уши для слуха, и глаза для зрения. Так что иди посмотри и послушай сам своими глазами и своими ушами.
И когда аль-Рашид подошел к двери комнаты Тохфы, он услышал звуки лютни и пение. А она в этот момент пела и играла так, как научил ее шейх Иблис. И аль-Рашид не знал, что и подумать, и, с большим трудом удерживая свой разум, который уже был готов улететь, он вставил ключ в замок, но его рука ему не повиновалась, так сильно она дрожала. Однако через некоторое время он приободрился и, толкнув открывшуюся дверь, вошел и сказал:
— Бисмиллах! Да не смутит нас лукавый! Я прибегаю к защите Аллаха от злых чар!
И когда Тохфа увидела, что к ней вошел эмир правоверных, и в каком он был волнении, и как дрожали руки его, она быстро встала.
И когда Тохфа увидела, что к ней вошел эмир правоверных, и в каком он был волнении, и как дрожали руки его, она быстро встала и побежала ему навстречу. И она обняла его и прижала к сердцу своему. И аль-Рашид закричал, как будто теряет душу свою, и, потеряв сознание, упал навзничь. И Тохфа окропила его водою, настоянной на плодах шиповника, и омывала ею виски и лоб его, пока он не оправился от обморока. И какое-то время он был как пьяный. И слезы потекли по щекам его и смочили бороду. И когда он полностью пришел в себя, он смог наконец свободно выплакать всю свою радость, прижавшись к возлюбленной, которая тоже плакала. И слова, которые они сказали друг другу, и ласки, которыми они обменивались, были выше всего на свете!
И аль-Рашид сказал ей:
— О Тохфа, твоя пропажа — это, конечно, необыкновенное дело, но твое возвращение — непостижимое чудо.
И она ответила:
— Клянусь твоей жизнью, о господин мой, это правда! Но что ты скажешь, когда услышишь все, что я расскажу тебе?!
И, не заставляя его больше ждать, она рассказала аль-Рашиду о появлении в ее комнате шейха, танце Иблиса, спуске в недра земли через дыру одного из кабинетов удобств, крылатой лошади, своем пребывании у джиннов, об их правителях, о красоте Камарии, угощении и оказанных ей почестях, о песнях цветов и птиц, уроке музыки у Иблиса и, наконец, о грамоте, выданной ей как повелительнице птиц. И она развернула перед ним упомянутую грамоту, написанную куфическим почерком на петушиной коже.
Затем, взяв его за руку, она показала ему один за другим двенадцать сундуков со всем их содержимым, которое не смогли бы описать и тысяча писцов на тысяче листов.
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А затем, взяв его за руку, она показала ему один за другим двенадцать сундуков со всем их содержимым, которое не смогли бы описать и тысяча писцов на тысяче листов. И именно эти сундуки впоследствии стали источником богатства семей Бармакидов и Аббасидов.