И Ишах спросил:
— Что же, досточтимый? И чем я могу помочь тебе?
На что работорговец ответил:
— Так вот, в данный момент у меня среди рабынь есть молодая девушка, очень хорошо владеющая лютней, и, поскольку она музыкально одарена, она не замедлит оказать честь обучаться в твоей школе, ибо она лучше всех знает, как извлечь пользу из твоего замечательного обучения. И поскольку, кроме того, стать ее является продолжением духа ее, я думаю, что ты не погнушаешься мимоходом бросить на нее взгляд и прослушать ее. И если она тебе понравится, все будет хорошо, в противном случае я продам его какому-нибудь торговцу и еще раз извинюсь за неудобства, причиненные тебе и этим благородным господам, друзьям твоим.
Услышав эти слова старого работорговца, Ишах тут же посоветовался с халифом и ответил:
— О дядя, иди впереди нас, приведи к девушке, о которой идет речь, и предупреди ее, чтобы она готовилась быть увиденной и услышанной всеми нами, потому что меня будут сопровождать мои друзья.
И шейх ответил послушанием и повиновением и поспешно исчез, в то время как халиф и его товарищи, ведомые Ишахом, который знал дорогу, медленно пошли к тому месту, где старик держал рабынь своих.
Хотя в этом приключении не было ничего необычного, тем не менее они приняли его с открытым сердцем, — так рыбак у моря принимает удачу, которую Аллах посылает с его первым уловом, какой бы маленькой она ни была. И вскоре они увидели здание с высокими стенами и широким внутренним пространством, в котором могли с комфортом разместиться все племена пустыни. И они прошли через дверь и вошли в большую залу, предназначенную для продажи и покупки и окруженную скамьями, на которых сидели покупатели. И они сами сели на эти скамьи, а старик, шедший впереди них, пошел за девушкой.
И для нее прямо посреди залы было приготовлено нечто вроде драгоценного деревянного трона, покрытого тканью с ионийской вышивкой, и у его подножия — дамасская лютня, украшенная серебряными и золотыми нитями.
И вот ожидаемая молодая девушка появилась на пороге залы. И, поприветствовав общество, с изяществом качающейся ветки она села на приготовленный для нее трон. И она была подобна солнцу, когда оно светит в вышине полуденного неба. И хотя ее руки немного дрожали, она взяла лютню и прижала ее к груди своей, как сестра прижимает к себе младшего брата своего, а затем она исполнила прелюдию, которая привела всех в восторг. И она заставила послушные струны звучать в другой тональности и пропела такие стихи:
И когда юница закончила петь, халиф не смог удержаться от возгласа:
— Благословение Аллаха на голос твой и на искусство твое! По правде говоря, ты преуспела!
Но он внезапно вспомнил о своей маскировке и больше ничего не сказал, боясь, что его узнают. А Ишах, в свою очередь, тоже похвалил девушку. Но не успел он закрыть рот, как царственно сложенная юница быстро встала, подошла к нему и почтительно поцеловала его руку, сказав:
— О господин мой, мои руки все еще дрожат в твоем присутствии, язык замолкает перед твоим взором, а красноречие иссякает. И только ты можешь, насколько я знаю, развязать эти путы.
И когда она сказала ему это, из глаз ее покатились слезы.
При виде этого Ишах, очень удивленный и тронутый, спросил ее…
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И при виде этого Ишах, очень удивленный и тронутый, спросил ее:
— О драгоценная юница, почему душа твоя грустна и отчего она заставляет глаза твои плакать? И кто ты, почему я тебя не знаю?
И когда девушка, не отвечая, опустила глаза, Ишах понял, что она не хочет говорить на людях. И, взглянув на заинтригованного халифа, он задернул занавеску, отделяющую на аукционе рабынь от покупателей, и мягко сказал:
— Может быть, теперь ты захочешь объясниться легко и свободно?
И юница, увидев, что осталась с Ишахом наедине, жестом, полным изящества, сразу приподняла покрывало с лица своего и предстала перед ним во всей своей красе: белая, как новая луна, с черными локонами на каждом виске, прямым, тонким, словно выточенным из прозрачного перламутра носом, ртом словно из мякоти спелых гранатов и маленьким изящным подбородком. И на этом прекрасном, свободном от покрывала лице под двойной дугой бровей сияли большие черные глаза, и, казалось, они готовы были выйти за пределы лица ее, если бы их не сдерживали виски.