Именно здесь, в этом потаенном дворе, ожидали главу блюстителей последние истинные служители богов. Джаффа подошел к плетеному креслу, стоявшему у фонтана, и упал на колени, низко опустив голову.
– Приветствую тебя, дитя мое.
Женщина, сидевшая в кресле, была, несмотря на весеннюю жару, закутана в плащ с капюшоном, скрывавшим лицо, кисти рук обмотаны белыми бинтами. Голос ее был сухим и скрипучим, безжизненным, точно голос самой пустыни.
– Святая Мать, – пробормотал Джаффа, не отрывая глаз от растрескавшихся плит двора. – Я пришел рассказать о совете.
– И похоже, не ограничился только этим. – Шелестящий звук, который донесся из-под капюшона, вполне мог сойти за смешок. – Онвидаэр, приведи нашу гостью.
За спиной у Джаффы раздался испуганный вскрик, затем – шарканье сандалий. Главный блюститель все так же пребывал в коленопреклоненной позе, на лице его крупными каплями проступил пот.
– Мать, я не в силах выразить словами своего раскаяния. Мне в голову не пришло, что…
– Встань, дитя, – промолвила женщина в плаще. – Ничего худого не случилось. А теперь поглядим, что за рыбка угодила в наши сети.
Джаффа поднялся на ноги и обернулся, едва не рухнув от облегчения. Позади него стояла девушка лет пятнадцати или шестнадцати, худая, с тонкими, как прутья, руками и ногами. Лицо ее покрывала трущобная пыль, и всей одежды на ней было – рваные штаны да грязная безрукавка. Немытые волосы сбились в колтуны.
Онвидаэр сжимал плечо девушки, без видимых усилий удерживая ее на месте. Он был молод, всего на пару лет старше своей пленницы, но мускулист и жилист, с медно-серой кожей, свойственной десолтаям. Лишь набедренная повязка прикрывала его наготу, оставляя на всеобщее обозрение широкие плечи и бугристую от мускулов грудь. В другой руке он держал кинжал с узким лезвием.
– Она следила за Джаффой, – объявил Онвидаэр, – почти все время, пока он шел сюда. Но ни с кем не разговаривала.
– Этакий жалкий уличный котенок, – проскрипела женщина в кресле. – Любопытно, однако, к какому дому она принадлежит?
– Ни к какому! – отрезала девушка. В глазах ее сверкал вызов. – Клянусь чем хотите, я ничего плохого не сделала. И за ним вовсе не следила!
– Ну-ну, остынь, – проговорила женщина. – Умерь свой гнев. На твоем месте я скорее стала бы просить о милосердии.
– Я не знаю, кто ты, и… вообще ничего не знаю!
– Мы весьма скоро выясним, так ли это. – Голова, скрытая капюшоном, повернулась. – Позови Акатаэра.
Громадная тень отделилась от стены позади старухи и обернулась безволосым гигантом в кожаных штанах до колен с помочами. Гигант согласно буркнул что-то и неспешно направился в дальний конец двора, к пустоте дверного проема, за которой маячили давно обезлюдевшие жилые покои.
– Итак, дитя, – сказала старуха. – Кто послал тебя сюда?
– Никто меня не посылал! – выпалила девушка, пытаясь вырваться из цепкой хватки Онвидаэра. – И я не дитя!
– Все люди – дети богов, – заметила старуха с неподдельным добродушием. – И мужчины, и женщины, и даже жалкие уличные котята. Боги дорожат каждым из своих детей.
– Отпустите меня, а? – В голосе девушки прозвучало отчаяние, и Джаффа сделал над собой усилие, чтобы не поддаться жалости. – Умоляю, отпустите! Я никому не скажу ни словечка…
Она осеклась, потому что безволосый гигант вернулся, и с ним шел костлявый мальчик лет одиннадцати-двенадцати в белой накидке. Мальчик был так же безволос, как его спутник, с серьезным не по возрасту лицом и яркими синими глазами. Он поклонился старухе, учтиво кивнул Джаффе и обратил взгляд на девушку.
– Мы узнаем, что ей известно, – промолвила старуха. – Онвидаэр…
Девушка метнула безумный взгляд на кинжал в руке Онвидаэра.
– Молю вас, не надо меня мучить! Я все равно ничего не знаю… клянусь…
– Мучить? – Старуха вновь издала безжизненный шелестящий смешок. – Бедное дитя. Никто не станет тебя мучить.
Джаффа увидел, как в глазах девушки вспыхнула надежда. В тот же миг Онвидаэр, двигаясь с проворством атакующей змеи, вздернул ее запястье над головой и погрузил длинный узкий кинжал в левый бок, под самой подмышкой. Лезвие гладко вошло в плоть, с безупречной точностью вонзившись между ребрами. Девушка лишь единожды дернулась, и глаза ее широко раскрылись, а затем она безжизненно обмякла. И повисла в руке Онвидаэра, точно сломанная марионетка. Голова ее свесилась к груди, пряди сальных волос закрывали лицо.