«Царевич! царевич! где шкурка моя? куда ты девал? отдай ее! что ты со мною делаешь?..» говорила царевна Квакушка еще жалобнее прежнего.
– Да почему же мне знать, ласточка моя, конопляночка; ну где ты положила, там видно и лежит она. Пойди же, усни-ляг, завтра вдвоем авось найдем!..
Царевич было-миловать, целовать, ласкать, увиваться, куда тебе!.. Заплакала царевна, что дитя малое, а сама все упрашивает…
«Иван царевич! отдай мне шкурку мою! куда ты девал ее, куда спрятал ты? мне нельзя жить без неё!.. Отдай мне ее!.. будь добр, милостив, пусти меня шкурку сыскать, где она? где шкурка моя?..»
И больно взяла жалость царевича Ивана, и не рад он, что послушал совета чужого, сам заплакать готов, да уж и то у него слезы на глазах показалися, а царевна все более плачет, все жалостней просит и умаливает, чтобы он ей её шкурку отдал. Не вытерпело сердце у Ивана царевича, обнял он царевну Квакушку, и поведал ей вину свою, сказал ей про поступок свой, что, желая ее всегда видеть таковою, какова она теперь, сжег её шкурку лягушачью…
Взвизгнула царевна Квакушка диким голосом, услышав такую весть, и кинулась прочь от царевича… Царевич Иван хотел ей еще какое-то слово в утешенье сказать… только вдруг одолел его крепкий сон, и он повалился на постель что сноп.
А царевна Квакушка, вскочила на окно, пропела какую-то песню своим ветрам-помощникам, и вмиг обернулась серой утицей, взвилась-полетела, и след простыл!..
Только оставила после себя грамотку, а в той грамотке значилось: «Прощай, царевич Иван! не смог ты своего слова держать, не умел меня удержать, прощай!.. Долго мы не увидимся, а может расстались на веки вечные!.. Если хочешь отыскать меня, то ступай, поезжай за тридевять земель, в тридесятое царство, заморское государство, там быть может и найдешь меня.»
Позвольте же, господа честные, люди добрые, приостановиться и мне, старику, да отдохнуть немножечко! хоть конец уже и недалек теперь, да усталому последняя верста длиннее пяти первых кажется: дозвольте же дух перевесть и собраться с новыми силами: я вам скажу поправде, что вот тут-то дело не на шутку пойдет!
На другое утро после пира царского, спят все прохлаждаются, а те, кто рано встал, опять пира дожидаются… Ведь в старые годы и малый пир по неделе шел, а тут уж думали, ему и не будет конца.
Так вот встает после пира православный народ; кто уж умылся, пригладился, кто только с постели встал, да потягивается, а кто еще храпит-спит, хоть водой обливай, не добудишься; всякой молодец на свой образец, у всякой-де птички есть свой напев.
Да вот… идет прежде шептанье, там говор пошел, а там и просто голосить начали, что-де у Тафуты царя что-то в хоромах не доброе, после пира веселого подеялось что-то печальное!.. А чтобы такое?..
Некуда правды девать – вострая правда, что шило в мешке, неутайчива, совсем вон не выйдет, а миру покажет себя; уведали, узнали православные, что стряслась беда нежданая, пропала невеста у младшего царевича!..
Да и как не узнать: раным-ранешенько прибежал царевич Иван к отцу-Тафуте царю; еще тот почивал на радостях, а бедный царевич плачет, рыдает, голосом воет, причитает, у крыльца палат убиваючись!..
«Пропала невеста моя, желанная!.. Горе мое лютое, голова моя безталанная!.. что мне делать, как мне быть, где мне невесту царевну найти?.. Пропал я без неё, жить не могу! Отдайте мне ее, люди добрые! отыщите ее, люди мудрые! скажите, посоветуйте, люди смышленые, где мне найти, сыскать мою любушку, мою дорогую милую царевну Квакушку?..»
Всполошились все в покоях Тафуты царя, и сам он, услыхавши, бежит, спешит, спрашивает: «что такое подеялось?.. что за шум, за гам, за голоса жалобные?..»
И увидал царь Тафута любимого своего сына царевича, что убивался и плакал горько-навзрыд. И поведал царевич отцу-родителю свое горе великое, свою потерю не малую.
Царь Тафута опять мудреца за бока, призвал его; прежде поругал-потазал порядком, зачем он совет дал шкуру сжечь, от этого-то-де все и сталося; а после стал совета спрашивать: как такой теперешней беде помочь?
Мудрец удивляется, как это из такого пустого дела, что сожгли шкурку лягушечью, такая красавица царевна тягу задала?.. Да, говорит, еслиб, примерно, у меня жена была, да уродилась бы она безобразною, да я бы, по своей премудрости, содрал с нее шкуру да сделал бы из жены девицу хорошу что куколка; так, кажись, она сама от такой радости бы и с места не сошла, не только за тридевять земель ускакать!..