«Так, погодиж,» сказал Карп, «давай пообедаем! а у нас обед знатной, лакомой, у меня слюнки так и текут на него!»
– Я уж пообедал.
«Как, без меня-то?»
– Да больно захотелося.
Хвать Карп где обед, ан только место, а теста нет!.. Так и взбеленился наш Карп, ругает Сидорку на чем свет стоит, в самом деле у бедного живот подвело. А Сидор одно говорит: – я это так, поребячился!
Как ни бранился Карп на Сидора, а тот все молчит; да прилегши на траву и заснул, игрою-то умаявшись. Не спалося только Карпу, на тощий живот знать сна не придет, и больно ему досадно, что его так Сидорка надул. Вот Карп и выдумал: взял, разложил хворост, да нелегкая его знает, где-то огню добыл, да покуда Сидорка спал, а Карп его кафтан и спалил, сжег до тла, «вот, говорит, и моя взяла!»
Проснулся Сидор, пора домой; ищет кафтана, что ради тепла снял, а кафтана не находится…
– Карп!
«А что?»
– Да где мой кафтан?
«Я сжег.»
– Как сжег?..
«Так-таки просто, взял да и сжег.»
Глядь Сидор в сторону, и впрямь, от его кафтана только одни полы валяются обгорелые… Так Сидор и завопил: – Ах ты, чтоб-те розарвало!.. да для чего ты это сделал?..
«Для того ж, для чего и ты мой обед съел: я поребячился!»
Как кинется Сигдор на Карпа, ну его в потасовку возить, и Карп тож не дурак, давай сан отделываться…
Подставили себе фонари, волосья повытеребили, а беде не помогли! да еще их же, узнавши эту историю, вся деревня на смех подымала!..
И с тех пор, как увидят бывало у кого фонари под глазами, или другое что на лице не ладное, то и спрашивают: «что, аль поребячился?»
«Так видишь, или нет,» прибавила баба-Яга, «ребячество да дурачество, как и всякая глупая игра, не доводят до добра!»
– Да, да; – молвил царевич, печально покачав головой; – вижу я это, бабушка, не пересказанные речи, и не то, что бы только видел с печи, а сам на себе испытал!
«Ну то-то же, царевич, запомни теперь: умной жены, в её деле, всегда слушайся, да и в своих делах не больно перед нею умничай: и это не со всем хорошо!»
– Да уж, бабушка, теперь не поддамся лукавому на вождению, не сделаю ничего противу жены, кто бы мне там что ни советывал, никогда противу неё не пойду!.. расскажи только, родимая, как теперь поступить, что бы царевну найтить?
«Совет мои такой же, как и старших сестер: прилетит она ко мне, так умей словить!»
– А скоро прилетит она?
«Долго ждал, так теперь торопиться не к чему; приляг отдохнуть!»
Совсем не до сна царевичу, однако послушался бабы-Яги, прилег таки и будто спит, а сам все то тем, то другим глазом поглядывает, инда и бабе-Яге стало смешно на него смотреть…
«Ну, вставай!» говорит: «вон и она летит!»
Вскочил царевич, встряхнулся, и пырь под стол.
Прилетела серая утица, села подле бабы-Яги и стала на себе перышки обирать. Царевич смотрит из под стола, высматривает, как бы вернее поймать, да и хвать зараз за оба крыла!..
Рванулась уточка, метнулася; царевич держит да думает: вот станет ужом, а ли рыбой ершом!.. а царевна уже видно дело почуяла: перекинулась всего раз с пять разной птахою, и вдруг веретеном сделалась… Хвать царевич о колено, изломил вертено и смотрит… держит он, вместо концев вертена, в руках своих ручки царевны Иуваг кушки, и сама она царевна стоит перед ним, и глядит на него своими омами светлыми, и ласково ему улыбается…
Так царевич и обмер от радости, и хочется ему царевну обнять, к сердцу прижать, и боится он из своих рук её руки выпустить…
Царевна догадалась, что он думает, и начала говорить: «ну, царевич, не бойся, теперь пусти меня; я уже теперь навеки твоя, и невеста радушная, и жена послушная; пусти! Дай мне тебя обнять, поцеловать за любовь твою, за труды, какие ты понес для меня!»
– А не улетишь ли ты, не вспорхнешь ли ты опять высоко-далеко, моя невеста желанная, моя жена ненаглядная? – спрашивает царевич Иван жалобным голосом.
«Не бойся, не вспорхну, не улечу; я теперь, признаться, и сама улететь не хочу!»
Царевич инда вспрыгнул от радости; а как царевна его и взаправду обняла, поцеловала сама, так он и плачет, и хохочет, и прыгает.
«Ну, царевич,» примолвила царевна Квакушка, «теперь сядем же, отдохнем да поговорим, от чего это сталося, что мы разлучились с тобой.»
Царевич как бабе-Яге обещался, так и поступил: ни слова противу царевны не вымолвил, хотя, правду сказать, ему бы хотелось не сидеть, а опять с царевной домой к себе бежать.
И так царевна села рядышком с царевичем: а баба-Яга им понаставила на стол всякой всячины, и малины и вишенья, и пирогов сдобных, и всяких сластей лакомых, Бог весть уж отколь это и набрала она.