У Мадз вырвался короткий вопль обречённости и вместе с несколькими пузырьками устремился вверх. А воздуха в лёгких и так уже не оставалось, она даже не набрала его как следует перед падением, ведь совсем забыла, что падает в воду. Думала, что это бесконечно твёрдая земля Скорлупы. Теперь бедняга ощущала себя в чужой скорлупе, дитём, которое не может пробиться наружу, и обречено тут сгнить.
Холод нарастал, боль от переломов и ран во всём теле нарастала, но нехватка воздуха становилась ещё более резкой проблемой. Мир в глазах тускнел, хотя снег над головой должен был сиять, хоть и не был напрямую освещён Рашмой...
Я смогу, я, боги едрите, сумею! Мадз заскрипела от наплыва злобы и решительности зубами, изогнулась болезненным телом, чтобы подплыть выше, прильнула губами ко льду. И, коротко захлёбываясь, задышала пузырями воздуха, блуждающими от волн потревоженной после удара воды по внутренней поверхности льда. Вскоре, прокашлявшись, она втянула в себя особенно крупный пузырь воздуха и отпрянула ото льда, вновь оглядываясь.
Её не должно было отнести далеко от входного отверстия. Здесь должен быть выход. Здесь не было течения. Она лишь могла немного заплыть в сторону, пока всплывала, используя всего лишь одну руку.
В глазах уже пульсировало тёмное биение, страшно хотелось успокоиться, остановиться, заснуть. Даже белки глаз уже сильно замёрзли. Но Мадз не сдавалась и продолжала высматривать свою последнюю спасительную лазейку. Могло случиться такое, что треснувший от удара лёд, раскрылся, как ворота в воду, а после того, как она проскользнула, эти естественные створки плотно захлопнулись, приняв начальное положение и ничем особо не выдавая этот новоявленный прорубь?
Будь у неё больше времени, она начала бы, прильнув к ледяному потолку, двигаться кругами, по спирали, от единого центра, чтобы внимательно осмотреть поверхность. Но у неё не было столько времени. Быть может, уже вообще не было никакого времени. Настало время последнего решения, одного единственного, неважно уже какого.
В холоде, как известно, мозг соображает лучше. И Мадз почти безосновательно доверилась интуиции. Она понадеялась, что мозг лучше помнит детали и ориентируется в пространстве, чем её сейчас искажённое и уставшее сознание. Если уж она подозревала, что стена, скорее всего в той стороне, а лес в той, значит, наверное, так и было. А значит при падении, не шибко ровном, достаточно наклонном, её больше несло в сторону леса, а не прямо под стену. Кажется, так и было, судя по тому, что она видела, падая в это белое полотно. Тогда можно было предположить, что отверстие где-то в той стороне - туда Мадз и поплыла. То гребла рукой, то цеплялась и отталкивалась от ледяного потолка.
Ну же, ну же. Где-то здесь. Я не могла ошибиться. Не должна.
И всё же ошиблась. Выбрала неверное направление. А на то, чтобы возвращаться и менять план - уже совсем не было времени. Она подплыла почти под самую стену - прочь от того не очень заметного отверстия, которое пробила телом, вонзившись в поверхность рва в солдатской стойке.
Воздух был на исходе, лёгкие горели огнём. Времени было в обрез. Холод сковал уже всё тело, единственная подвижная рука уже совсем отказывалась слушаться. Мозг уже совсем не соображал, сознание мутнело. Хорошо хоть это всё притупляло многочисленные боли в теле. Мадз уже не только потеряла надежду, но и вообще вкус жизни. Кажется, уже пора сдаваться. Кажется, можно уже отдохнуть. Кажется, уже не надо никуда спешить, что-то делать. Никогда ещё Мадз не ощущала такой бессмысленности бытия.
И тут она увидела тело солдата. Одного из тех упавших со стены - возможно, от кинжала Хеши, возможно, от стрелы Мадз, или вообще тот Най столкнул недруга мечом или ударом щита или ноги... Неважно! Мадз поняла, что это может быть её новым шансом на спасение.
Она подплыла ближе. Солдат висел в воде вниз головой. Нижняя часть тела осталась поверх льда, застряла в нём. На нём было много тяжёлой брони, хотя шлем где-то потерялся при падении. Он должен был пробиться под лёд полностью, как Мадз, но, наверное, упал плашмя, а не вытянувшись в острый снаряд, как ловкачка, это сильно снизило давление на лёд в момент удара. Только на лёд. Не на солдата. По его сплющенной с одной стороны окровавленной голове, точно по ней заехали боевым молотом, было видно, что ледяная корка организовала ему приём не меньший, чем его встретила бы голая земля или сплошная каменная поверхность. Но всё же он немного пробился под лёд, и, кажется, продолжал погружаться. Особенной заметности этому придавало огромное тёмное пятно, разлито по льду вокруг. Тёплая кровь вынуждала лёд вокруг тела и под ним таять.