Но рыжий лис протявкал:
«Не стоит гнать коня».
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
«Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь, —
Отрава для сердец».
Снимает Михаил трубу
С серебряной ветлы
И звонко подает сигнал
Садиться за столы.
Выходит Гавриил из вод,
Хвостатый, как тритон,
С рассказами о чудесах,
Какие видел он,
И наливает дополна
Свой золоченый рог,
И пьет, покуда звездный хмель
Его не свалит с ног.
Но рыжий лис протявкал:
«Не стоит гнать коня».
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
«Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь, —
Отрава для сердец».
За что корить мне ту, что дни мои
Отчаяньем поила вдосталь, — ту,
Что в гуще толп готовила бои,
Мутя доверчивую бедноту
И раздувая в ярость их испуг?
Могла ли умиротворить она
Мощь красоты, натянутой, как лук,
Жар благородства, в наши времена
Немыслимый, — и, обручась с тоской,
Недуг отверженности исцелить?
Что было делать ей, родясь такой?
Какую Трою новую спалить?
КАК БРОДЯГА ПЛАКАЛСЯ БРОДЯГЕ
«Довольно мне по свету пыль глотать,
Пора бы к месту прочному пристать, —
Бродяга спьяну плакался бродяге, —
И о душе пора похлопотать».
«Найти жену и тихий уголок,
Прогнать навек бесенка из сапог, —
Бродяга спьяну плакался бродяге, —
И злющего бесенка между ног».
«Красотки мне, ей-богу, не нужны,
Средь них надежной не найти жены, —
Бродяга спьяну плакался бродяге, —
Ведь зеркало — орудье сатаны».
«Богачки тоже мне не подойдут,
Их жадность донимает, словно зуд, —
Бродяга спьяну плакался бродяге, —
Они и шуток даже не поймут».
«Завел бы я семью, родил ребят
И по ночам бы слушал, выйдя в сад, —
Бродяга спьяну плакался бродяге, —
Как в небе гуси дикие кричат».
МОГИЛА В ГОРАХ
Лелей цветы, коль свеж их аромат,
И пей вино, раз кубок твой налит;
В ребре скалы дымится водопад,
Отец наш Розенкрейц в могиле спит.[113]
Танцуй, плясунья! не смолкай, флейтист!
Пусть будет каждый лоб венком увит
И каждый взор от нежности лучист,
Отец наш Розенкрейц в могиле спит.
Вотще, вотще! терзает темноту
Ожог свечи, и водопад гремит;
В камеи глаз укрыв свою мечту,
Отец наш Розенкрейц в могиле спит.
ПЛАЩ
Я сшил из песен плащ,
Узорами украсил
Из древних саг и басен
От плеч до пят.
Но дураки украли
И красоваться стали
На зависть остальным.
Оставь им эти песни,
О Муза! интересней
Ходить нагим.
Мечтаньями истомлен,
Стою я — немолодой
Мраморный мудрый тритон
Над текучей водой.
Каждый день я гляжу
На даму души своей,
И с каждым днем нахожу
Ее милей и милей.
Я рад, что сберег глаза
И слух отменный сберег
И мудрым от времени стал,
Ведь годы мужчине впрок.
И все-таки иногда
Мечтаю, старый ворчун:
О, если б встретиться нам,
Когда я был пылок и юн!
И вместе с этой мечтой
Старясь, впадаю в сон,
Мраморный мудрый тритон
Над текучей водой.
СОЛОМОН — ЦАРИЦЕ САВСКОЙ
Так пел Соломон подруге,
Любимой Шебе[115] своей,
Целуя смуглые руки
И тонкие дуги бровей:
«Уже рассвело и смерклось,
А наши с тобой слова
Все кружат и кружат вокруг любви,
Как лошадь вокруг столба».
вернуться
В этом стихотворении Йейтс сравнивает свою музу — актрису и пламенную революционерку Мод Гонн, которую он ранее воспевал как Сокровенную Розу, — с прекрасной Еленой, из-за которой погибла древняя Троя.
вернуться
Отец наш Розенкрейц — Кристиан Розенкрейц, по преданию, основавший в 1484 году орден розенкрейцеров, первое упоминание о котором относится к 1614 году. Во времена Йейтса оккультизм, эзотеризм и всякие тайные общества были в моде. Он сам принадлежал к обществу розенкрейцерского толка «Золотая Заря».
вернуться
Тритон — морской бог, сын Посейдона и Амфитриты, в садовой архитектуре обычно изображается существом с рыбьим хвостом, дующим в раковину.
вернуться
Написано в первый год после женитьбы Йейтса; Соломон и царица Савская (Шеба в английской традиции) символизируют здесь самого поэта и его жену Джорджи Ли-Хайд, молодую миссис Йейтс. Любовь Соломона и царицы Савской — популярный фольклорный сюжет.