Выбрать главу

Молитву следовало прочитать сто двадцать раз. Примерно к пятидесятому Семен почувствовал, что язык повинуется с трудом. Слова сливались в одно бесконечно длинное. И главное — молитва становилась все более понятной, от многократных повторений ее смысл словно проступал, освобождаясь от внешних покровов.

И смысл этот в конце концов ужаснул Семена.

«Я не хочу!..» — хотел он выкрикнуть, но не мог. Словно заведенный повторял он молитву из проклятой книги, уже прекрасно отдавая себе отчет в том, что с языка срываются отнюдь не имена ангелов.

То есть ангелов, но — других, особого рода.

Ангелов-мучителей.

Тех, кого называют «малхей-хабала».

Он чувствовал, что его заклинание изменило окружающее до неузнаваемости. Все вокруг менялось с ужасающей скоростью. Ровные огни свечей, зажженных им перед медитацией, превратились в слабые тусклые точки. Но и они в конце концов были поглощены взявшейся невесть откуда тьмой. Тьма с каждым мгновением становилась все более материальной, густой и тяжелой. Его тело опутывали невидимые сети, прочные и неодолимые, сковывающие движения; ему казалось, что он превращается в гигантскую куколку, плотно окутываемую коконом тьмы.

Семена бил озноб. Его гаснущее, неподвластное более собственной воле сознание дробилось подобно калейдоскопу. Каждая частичка жила самостоятельно, самостоятельно чувствовала боль и страх.

Кокон, спеленавший его, пришел в движение. Кокон начал вращаться — сначала медленно, потом все быстрее.

Он попытался закрыть глаза. Веки не слушались, они застыли, закостенели. И рук он тоже не мог поднять, чтобы хотя бы ладонями закрыть неподвижные глаза, больно распиравшие глазницы.

И по мере вращения кокона, внутри которого находился, он, Семен Коган, неосторожный и любознательный ученик ешивы «Шомрей-Шамаим», терял мысли, ощущения и воспоминания. В какой-то момент он перестал понимать, кто он, где и почему. Это мгновенное чувство было необыкновенно страшным и болезненным. И тогда его слипшиеся, спекшиеся губы разорвались, и отчаянный беззвучный крик врезался в темноту.

Часть первая

ИСПЫТАНИЕ

1

ГЕЕНОМ

Семену казалось, что он лежит на дне то ли реки, то ли озера и смотрит на солнце из-под воды. Вернее, не на солнце, а на какой-то невидимый источник тусклого света. Воду напоминали странные облака, клубившиеся вокруг этого источника нескончаемым водоворотом.

Но нет, он лежал на земле и нормально, хотя и прерывисто, дышал. А то, что поначалу воспринималось поверхностью воды, было небом. Правда, весьма странным. Дневное небо должно быть голубым. В плохую погоду — серым.

Но не красным. Тем не менее небо было багрово-красным, и по нему ползли иссиня-черные облака.

Семен поднялся на четвереньки, потом встал на колени. Голова слегка кружилась, кровь толчками стучала в виски, в ушах стоял постоянный ровный звон. Он осторожно пощупал затылок — предположение о том, что его крепко треснули по голове, казалось наиболее реальным. Кто-то подкрался сзади и хорошо приласкал его чем-то тяжелым. Пока он...

Семен сел. Пока он — что? Чем он занимался? Чем-то очень важным. Чем-то... Он закрыл глаза и постарался вспомнить. Что же он делал? И где?

Стоп. Стоп.

Он находился в своей квартире. В Старом городе, рядом с ешивой. Занимался он... Не важно. То есть в том смысле — сейчас не важно, это он еще вспомнит. Фу-ты, ерунда какая.

И потом: кому же это, интересно, понадобилось подкрадываться сзади и бить его по голове тяжелым тупым предметом? Хозяину квартиры?

Семен затряс головой, отчего ему стало еще хуже — тошнота подкатила к горлу, толчки крови в висках вызывали гулкую ноющую боль. Вообще состояние напоминало контузию — вроде той, которую он получил под Джехайе в 91-м, когда рядом с их джипом взорвалась мина, заложенная террористами из «Амаля».

Контузия? Очень похоже. Вот только отчего?

Как Семен ни силился, но никаких взрывов он вспомнить не мог.

Сидеть в полном одиночестве неизвестно где — не лучший способ все выяснить. Он осторожно поднялся на ноги и растерянно обвел взглядом пространство вокруг себя. Сколько можно было видеть, тянулась унылая равнина, покрытая однообразной серой пылью. Сам же Семен стоял на дороге — если только эту ухабистую колею, пересекавшую равнину, как казалось, до самого темно-багрового горизонта, можно было назвать дорогой.

Он задрал голову. Ему не давал покоя непривычный цвет неба. Хотя... он слышал о том, что в пустынях, когда ветер поднимает вверх большие массы пыли, небо иной раз приобретает красно-коричневый цвет.