Я смотрю на усталое и прекрасное лицо Линкольна, и мне кажется, я замечаю, как пробегает по нему тень гнева. Это он, бывший лесоруб из Штата Кентукки, создавал эту страну, вел ее через кровавые бои гражданской войны. К чему пришла эта страна через столетие после того, как он провозгласил отмену рабства? К городу бедных и голодных, который строится сейчас у его ног.
Фанерные шалаши выстроились в шесть рядов. На стенках надписи: Алабама, Джорджия, Миссисипи, Луизиана… Город обнесен легкой изгородью. Молодые ребята с белыми повязками на рукавах охраняют его от провокаторов. Поодаль — полицейские на мотоциклах, дежурная пожарная машина, стайка чистеньких туристов с фотоаппаратами, кинокамерами.
У входа в город стоит автобус. Ночью приехали бедняки из штата Висконсин. Они спали в автобусе: в фанерном городе уже нет места. Кончаются строительные материалы, не из чего строить новые шалаши, а люди все прибывают и прибывают. Городские церкви, давшие приют тысячам бедняков, переполнены. Не хватает продовольствия, которое собирают добровольцы. А люди все прибывают и прибывают.
В Америке много добрых, отзывчивых людей, для которых чужое горе — их собственное горе. Это отчетливо понимаешь в эти дни, наблюдая за работой добровольцев, помогающих беднякам. Монашки в черных сутанах отчаянно крутят баранки автомобилей, пробиваясь по шоссе к городу бедняков с термосами горячего кофе. Вашингтонские домохозяйки забирают к себе детей бедняков для того, чтобы искупать их и постирать одежду. Студентки-медички бесплатно делают малышам прививки. Белые парни со значками, на которых изображен Мартин Лютер Кинг, помогают ставить палатки. Видит ли их Линкольн? Если видит, наверное, гордится ими. Они — тоже часть его страны.
Если вы не боитесь, что к горлу подкатит комок, если вы умеете скрывать свою душевную боль, попросите разрешения войти в город и поговорить с бедняками. Вот стоит негритянка с четырьмя детьми. Пятый на руках. Она из Луизианы. Мужа смертельно ранили выстрелом из машины в прошлом году, когда он шел ночью с митинга батраков. Он умер, оставшись должником хозяина. Она до сих пор отрабатывает долги. Не только она. Вот десятилетний Джимми, ее старший, который сейчас воображает себя звездой бейсбола, кидает и ловит воображаемый мяч, — он тоже работает с зари до зари. И восьмилетний Поль тоже работает. А шестилетняя Мэри — старшая из девочек — остается в доме за няньку. Почему плачет младшая на руках? Она хочет есть. Она все время хочет есть…
Или вот старик индеец из Южной Дакоты. Время усердно поработало своим резцом над его лицом. Никто не знает, когда он родился. Когда-то это была его земля, земля его предков. Теперь ему оставили лишь бесплодную пустыню, где не услышишь даже птичьего свиста, безжизненную коричневую пустыню, морщинистую и печальную, как лицо старого индейца, потерявшего счет своим годам. Старик так и не научился говорить по-английски. За него рассказывает 15-летняя внучка. Старший сын старика умер от туберкулеза. Средний сын умер от туберкулеза. Младший сын, ее отец, тоже умер от туберкулеза. Неожиданно девочку сотрясает приступ кашля. Она отворачивается, закрывает лицо руками, и я не могу понять, кашляет она или рыдает.
А вот прихрамывающий молодой негр в поношенной военной форме с солдатской фляжкой на ремне.
— Это моя страна, это наша страна, — горячо говорит он, — потому что мой дед, мой отец и я строили в этой стране мосты и дороги, города и автомобили. Мой дед был рабом. Мой отец — полурабом. А я свободный человек. Свободный ночевать под мостами, которые я построил, свободный бродить в поисках работы по дорогам, которые я проложил, свободный плакать от отчаяния на улицах городов, которые я возвел. О, да! Мне одному из первых была предоставлена честь погибнуть во Вьетнаме. Но за что? Во имя чего? Во имя «свободы», в которую заковали меня и в которую хотели бы заковать вьетнамцев!
В другом месте негритянский юноша спорит с туристом, на груди которого висит кинокамера. Они стоят по разные стороны изгороди. Я слышу лишь конец спора:
— Нам нечего делить, — говорит турист, — мы граждане одной страны, мы братья.
— Конечно, брат, мы граждане одной страны, — насмешливо отвечает юноша. — Только ты, брат, сейчас поедешь к себе в загородный дом, в район для белых, а я, брат, останусь вот в этом городе бедных. Осенью твои дети, брат, пойдут в Йельский университет, а я — на хлопковые поля сенатора Истлэнда.
Обиженный турист отходит от изгороди.
— Они становятся невыносимыми, — говорит он своей подруге, прицелившейся фотоаппаратом в Джимми, который, забыв обо всем на свете, бросает и ловит воображаемый мяч, как настоящий бейсбольный игрок.