Трое парней покуривают у магазина, лихо поплевывая на тротуар.
— Эй, ребята, где здесь место для пикника?
Оказывается, на озере, миль пятнадцать в сторону от нашего маршрута.
— Я тоже хочу есть, — неожиданно говорит Таня, когда мы проносимся мимо очередного объявления: «Частная собственность».
Можно, конечно, остановиться у любой харчевни, но ведь в багажнике мокнут продукты и киснет «Кьянти». Проедем немного еще.
— А поесть было бы неплохо.
Это говорит Димкина мама, провожая глазами проплывающий справа столбик с дощечкой: «Въезд воспрещен. Частная собственность».
А что, если взять и свернуть за этот столбик с дощечкой? Расположиться на полянке. Придет хозяин с дробовиком или его управляющий или подъедет полицейская машина. Заставят заплатить за помятую траву, за попрание закона о неприкосновенности частной собственности, за надругательство над святыней.
За тысячу миль отсюда, в штате Южная Дакота, на окраине большого города стоит кузов автобуса без колес. На крыше — труба. По-видимому, внутри кузова сложена печка. Но двадцатый век есть двадцатый век, и к навечно приземленному автобусу, превратившемуся в вигвам для семьи индейца, тянутся провода электрического освещения.
Меня привез к этому автобусу местный журналист, милейший человек, хорошо знающий жизнь индейцев. Фотографировать из машины было неудобно, и американец, круто свернув, подкатил к самому вигваму. Четверо смуглых, скуластых, босоногих и грязных парнишек, смущенно хихикая, создали в рамке видоискателя живописную группу на фоне безногого автобуса.
И вдруг в видоискателе появилась еще одна фигура. Это был хозяин вигвама. Наверное, он уже приложился к фляжке по случаю воскресного дня, что и придало ему агрессивности, но дело не в этом. Дело в том, что, по существу, он был прав со всех юридических точек зрения. Размахивая кулаками перед моим фотоаппаратом, индеец произнес страстный монолог, смысл которого сводился к тому, что мы вторглись в его частное владение, нарушили право частной собственности, растоптали договор, когда-то заключенный белыми с вождем его племени. Мы оккупировали его землю. Я бросил взгляд вокруг и в смущении осознал, что под нашей машиной лежит половина его земли. Я своими двумя ногами и сумкой с фотопринадлежностями, которую поставил у ног, занимаю шестнадцатую часть. Мой друг, присевший на траву и сложивший ноги калачиком, — шестнадцатую часть. Итого — пять восьмых. Только три восьмых оставались индейцу и его четырем чадам.
Что было делать? Я посмотрел на моего друга.
— Дай ему доллар, — спокойно посоветовал тот.
— А не мало?
— Ну что же, я дам другой.
На долларе был изображен Великий Президент. Индеец молча смотрел в глаза президенту. Потом усмехнулся. Я никогда не забуду этой усмешки. Наверное, так понимающе, презрительно и в то же время грустно улыбались вожди племен, когда до них доходил коварный смысл договоров, заключенных с бледнолицыми братьями.
Мы влезли в машину и выехали на дорогу, освободив землю индейца, все восемь восьмых его частной собственности. Мы поехали к Гарри Дональду, детскому врачу. Его молоденькая беременная жена, красавица полукровка, развешивала на веревке белый докторский халат, только что вынутый из стиральной машины.
— Он еще не вернулся из резервации, — сказала она, одергивая платьице.
Но мой друг журналист, милейший человек, знал, где разыскивать Гарри. Он повез меня прямо к бару «Ястреб». Гарри уже вернулся из резервации и пил третий бокал «Драй мартини». Сухощавый, черноволосый, нос с горбинкой. Ворот белой рубашки расстегнут, галстук развязан, рукава закатаны выше локтя. Докторский саквояжик стоит на полу в ногах.
— Хэлло, Гарри!
— Хай, Стив!
— Познакомься: мой друг из Нью-Йорка.
— Рад вас видеть, мистер.
После третьей порции «Драй мартини» уже кружится голова. Пожалуй, нам не догнать Гарри. Бармен то и дело трясет своим никелированным снарядом 76-го калибра, в котором смешивается коктейль — этот нитроглицерин, бесшумно взрывающийся в глубине вашего мозга.
— Что нового в резервации, Гарри?
— Туберкулез у Рочестеров, чесотка у мальчишки Смита, трахома у младенца Флемминга, туберкулез у девочки Гладсона, у Питерсона туберкулез в открытой форме. Тебе достаточно или продолжать?
Язык у Гарри заплетается.
Эти Рочестеры, Смиты, Флемминги, Гладсоны, Питерсоны не только его пациенты. Они его братья по крови. Гарри — чистокровный индеец родом из штата Оклахома. Тамошним индейцам повезло. В двадцатых годах на территории их резервации геологи нашли нефть. Перестрелять индейцев было уже нельзя: двадцатый век есть двадцатый век, ничего не поделаешь. У них купили эту землю. За бесценок, как поняли индейцы позже. Но они слишком поздно это поняли.