На Весёлый я не поехал, а просто бродил по улицам и всё думал, думал… Прямо голова распухла от думанья. Обошёл наверняка полгорода, чуть не попал под троллейбус, потому что от слёз ничего не видел. Бродил до позднего вечера совсем один, и видеть никого не хотелось.
Наверно, отец уже пришёл домой и, может, волнуется, что меня ещё нет. А может, и не волнуется… Чего б он стал волноваться о неродном сыне! Может, даже рад, что меня нет…
Когда я так подумал, у меня внутри всё похолодело, и я бросился домой. Бежал, будто за мной волки гнались, — так мне страшно было от этой мысли.
— Ярослав! Сынок! Ох, наконец ты нашёлся!
Отец схватил меня за руки. Как будто боялся, что я вырвусь и убегу. Он очень крепко держал меня.
Мы как раз стояли у освещённой витрины магазина, и я увидел, что отец сильно бледный, ещё бледнее, чем тогда в больнице — все до одной веснушки на щеках выступили. Он часто дышал, видно, давно меня разыскивал. И руки у него дрожали. Я никогда не видел, как дрожат руки у отца.
И тут я не выдержал и припал к нему лицом. К его такой знакомой, пропахшей соляркой спецовке — отец не успел переодеться, наверно, не до того было. Он искал меня, он боялся за меня! С меня как будто камень свалился, сразу стало легче. Я только слышал, как громко стучит его сердце.
И я решил ни о чём его не спрашивать.
В дом мы вошли, крепко держась за руки. Нам даже не пришлось открывать дверь, потому что наши соседи — все, кроме Раисы Демидовны, стояли на лестнице и — я это знал — ждали меня. Сначала они смотрели на меня испуганно и вроде виновато, а потом все сразу заулыбались — обрадовались. А мы с отцом преспокойно прошли в свою комнату, будто ничего и не случилось.
После ужина отец сказал:
— Ярослав, нам с тобой нужно серьёзно поговорить.
— Не надо! — испугался я. — Не хочу серьёзно говорить! Я никому не верю, кроме тебя.
— Вот потому, сынок, нам и надо поговорить.
Уж если так получилось… Я раньше не хотел, чтобы ты знал, боялся, что ты… Но ничего не поделаешь, придётся сказать всю правду, так будет лучше для нас.
Отец сел к столу и усадил меня рядом.
— У тебя, Ярослав, была очень хорошая мама. Ты её помнишь?
— Чуть-чуть.
— А отца своего… ну… родного отца — ты и помнить не можешь. Потому что он уехал из города, когда тебе было несколько месяцев.
— Куда уехал? — спросил я. И мне опять стало страшно.
— Не знаю… Куда-то далеко.
— А мама знала куда?
— Нет, мама не знала.
— Почему? Почему он уехал?! — закричал я. — Он… не хотел с нами жить?
Отец молчал.
— Ну скажи, он не хотел? Да? Не хотел?
Отец всё молчал. А потом опять начал рассказывать:
— Его долго не было. А я встретил твою маму. Ну вот… Хорошая она была, Ярослав, добрая и ласковая. Она стала для меня самым дорогим на свете человеком. А потом стала моей женой, а ты — моим сыном.
— А я думал, что всегда был твоим сыном…
— Почти всегда, — улыбнулся отец, — ты ведь был совсем маленький. Но у мамы было слабое здоровье… Я старался её вылечить, делал всё, что мог, я так хотел, чтобы она жила… Это очень большое горе, Ярослав, когда умирает самый дорогой человек… и остался ты у меня один-единственный.
Отец замолчал, а я боялся шелохнуться.
— Вот как оно было. И тогда я дал себе слово, что стану для тебя не только отцом, но и другом, понимаешь, Ярослав? Вот ты и есть для меня не только сын, но и друг, товарищ. Разве не правда?
— Правда! Мы с тобой всегда были товарищами.
— Ну вот. Но потом случилась беда: неожиданно приехал твой родной отец и хотел тебя забрать. Потому что я тебе — неродной.
— А ты не отдал? — испугался я.
— Нет, не отдал. Не мог я тебя отдать, понимаешь?
— Понимаю. А потом что было?
— А потом был суд. И судья был справедливый, он понял, что нельзя нас с тобой разлучить, что я никогда не оставлю тебя. И по закону присудили, чтобы ты остался у меня, и фамилию тебе дали мою — Супруненко. Вот… Ну, а теперь… а теперь что ты мне скажешь?
Что я мог сказать? Разве такой отец мог быть неродным? Нет, он роднее родного!
И я подумал, что с этой минуты наша с отцом дружба станет ещё крепче, ещё вернее.
Но об этом разговоре я никому не расскажу.
Тысяча окон и один журавль
И ещё один год прошёл.
Третий класс я закончил в Богуславе, правда, не на круглые пятёрки, были и четвёрки, но никто меня за это не упрекал. А бабушка даже говорила, что и так я молодец, потому что летом перенёс тяжёлую операцию, сама она ни за что не перенесла бы такой. А если бы и перенесла, то запросто осталась бы на второй год в третьем классе. И вообще — я за это время много пережил. Что именно пережил — бабушка не говорила, я тоже помалкивал. Потому что теперь мне уже нечего переживать.