Глава 7. ВЫСОКИЙ ДОМ НА ДЭДЗИМЕ
Утро вторника, 27 августа 1799 г.
Качается кровать и будит спящего в ней; две ножки кровати ломаются, сбросив Якоба — он больно ударяется челюстью и коленом — на пол. Первая мысль: «Милостивый Боже, спаси и сохрани». Должно быть, взорвался арсенал «Шенандоа». Но дрожь Высокого дома все усиливается. Стонет балка; штукатурка разлетается на куски картечью; штора окна слетает, и комнату заливает абрикосовый свет, противомоскитная сетка падает на лицо Якоба, а неприятная тряска набирает и набирает обороты: кровать ползет сама по себе по комнате, словно раненое чудовище. «Фрегат дал бортовой залп, — думает Якоб, — или какой‑то другой военный корабль». Подсвечник неистово описывает дифирамбические круги, пачки бумаги с верхних полок одна за другой летят вниз. «Не дай мне умереть здесь», — молится Якоб, уже видя свой череп, расколотый потолочной балкой, и мозги, выплеснутые в дэдзимскую пыль. Молитва рвется из души племянника пастора, непроизвольная молитва Иегове из ранних псалмов: «Боже! Ты отринул нас, Ты сокрушил нас, Ты прогневался: обратись к нам. — Ответ Якобу приходит бьющейся черепицей на Длинной улице, мычанием коров и блеянием коз. — Ты потряс землю, разбил ее: исцели повреждения ее, ибо она колеблется»[30]. Стеклянные панели крошатся фальшивыми бриллиантами, бревна трещат, как кости, сундук Якоба прыгает, подброшенный полом, кувшин разбрызгивает воду, ночной горшок перевернут, все созданное рушится. «Боже, Боже, Боже, — молит Якоб, — останови это, останови это, останови это!»
«Иегова с нами, Бог наше прибежище». Якоб закрывает глаза. Тишина — это мир. Он благодарит провидение за то, что землетрясение закончилось, и думает: «Дорогой Иисус, склады! Моя хлористая ртуть!» Клерк хватает одежду, переступает через упавшую дверь и видит Ханзабуро, выскочившего из своего закутка. Якоб рычит: «Охраняй комнату!» — но юноша не понимает. Голландец встает в дверной проем и замирает с раскинутыми в разные стороны ногами и руками, живая буква «X». «Никто не входит! Понятно!»
Ханзабуро нервно кивает головой, словно желая успокоить безумца.
Якоб сбегает вниз по лестнице, открывает защелку, распахивает дверь и видит Длинную улицу, по которой — такое впечатление — только что прошлась армия британских мародеров. Ставни разбиты в щепки, плитка — вдребезги, садовая стена лежит в руинах. В воздухе столько пыли, что ее не могут пробить солнечные лучи.
На востоке клубится черный дым, и где‑то в голос кричит женщина. Клерк направляется к резиденции директора, но на перекрестке сталкивается с Вибо Герритсзоном. Моряк качается и ругается: «Сволочь французская, сволочь высадилась, сволочи везде!»
— Господин Герритсзон, встаньте у складов «Колючка» и «Дуб». Я проверю остальные.
— Ты, — покрытый татуировками здоровяк сплевывает, — сдаешься мне, месье Жак?
Якоб обходит его и пробует открыть ворота «Колючки»: заперто.
Герритсзон хватает клерка за горло и рычит: «Убери свои грязные французские руки от моего дома и убери свои грязные французские пальцы от моей сестры! — Он ослабляет хватку, чтобы как следует замахнуться: если б попал, Якоб упал бы замертво, но вместо этого инерция замаха роняет Герритсзона на землю. — Французские сволочи подстрелили меня! Подстрелили!»
На Флаговой площади начинает звенеть сборный колокол.
— На колокол внимания не обращай! — Ворстенбос — по бокам Купидо и Филандер — бежит по Длинной улице. — Шакалы собирают нас в одном месте, чтобы в это время растащить все! — Он замечает Герритсзона. — Стукнуло по голове?
Якоб растирает горло.
— Разве что грогом, господин директор.
— Оставь его. Мы должны организовать оборону от наших защитников.
Урон, причиненный землетрясением, большой, но не катастрофичный. Если говорить о четырех голландских складах, то у «Лилии», которую восстанавливали после «пожара Сниткера», возведенный каркас уцелел; ворота «Колючки» остались запертыми; ван Клиф и Якоб сумели защитить пострадавший «Дуб» от мародеров, и вскоре Кон Туоми и плотник с «Шенандоа», худой и бледный, как привидение, канадец из Квебека, повесили упавшие ворота на положенное место. Капитан Лейси доложил, что землетрясения на борту корабля они не почувствовали, но грохот был ужасен, будто началась битва между Богом и дьяволом. Десятки ящиков попадали на землю на всех складах. Теперь все предстояло проинспектировать: сколько разбито, сколько пролито. Десяткам черепичных крыш требовалась замена, предстояло закупить новые глиняные сосуды, отстроить заново здание бани, починить голубятню, все за счет Компании. С северной стены Садового дома обвалилась штукатурка, но с этим особых проблем возникнуть не могло. Переводчик Кобаяши сообщил, что рухнули навесы, под которыми стояли сампаны Компании, и озвучил, по его словам, «превосходную цену», за которую их могли починить. «Превосходную для кого?» — в ответ заорал на него Ворстенбос и поклялся не потратить и гроша до того, как он и Туоми не осмотрят повреждения. Переводчик ушел с каменным лицом, кипя от злости. Со Сторожевой башни Якоб увидел, что не все в Нагасаки отделались так же легко, как на Дэдзиме: насчитал двадцать обрушившихся зданий и четыре крупных пожара, выбрасывающих клубы черного дыма в августовское небо.