– Хорошая отбивная, – замечает Ауэханд. – К рождественскому обеду.
Доктор Маринус и раб Игнаций поливают грядки с дынями.
– Сегодня опять пекло, доктор, – говорит Ауэханд через забор.
Маринус не удостаивает его взглядом, хотя наверняка слышал.
– Со своими учениками он вполне любезен, – сообщает Ауэханд. – И со своим красавчиком-индусом, и когда Хеммей валялся при смерти, он был просто воплощенная доброта, мне ван Клеф рассказывал. А когда его ученые друзья притаскивают ему какой-нибудь редкий сорняк или дохлую морскую звезду, только что хвостом не виляет. Почему же с нами он такое Лихо Одноглазое? В Батавии даже французский консул – не кто-нибудь, а французский консул! – называл его «un buffalo insufferable»[2].
В горле Ауэханда словно что-то скрипит.
У Перекрестка собирается бригада грузчиков, чтобы перенести на берег железные чушки. Заметив Якоба, они, как водится, начинают подталкивать друг друга локтями, переглядываться и пересмеиваться. Он сворачивает в Костяной переулок, чтобы не идти мимо них.
– Не отпирайся, тебе нравится такое внимание, господин Рыжий, – подначивает Ауэханд.
– Не нравится, – возражает Якоб. – Совсем не нравится!
Свернув на улицу Морской Стены, конторщики добираются до Кухни.
Под сенью кастрюль и сковородок Ари Гроте ощипывает какую-то птицу. Раскаленное масло шипит и брызжет, горка блинчиков растет на глазах, кислые яблоки и совершивший далекое морское путешествие круг эдамского сыра поровну разделены меж двумя длинными столами. За столом работников сидят Пит Барт, Иво Ост и Герритсзон; старший писарь и Кон Туми, плотник, питаются за офицерским столом. Поскольку сегодня среда, Ворстенбос, ван Клеф и доктор Маринус завтракают наверху, в Комнате с эркером.
– А мы тут гадаем, куда вы подевались, – говорит Гроте.
– Приступим к трапезе, маэстро! Для начала – жаркое из соловьиных языков, – объявляет Ауэханд, тыча пальцем в черствый хлеб и прогорклое масло. – Затем пирог из перепелов с ежевикой, артишоки в сметане, а на десерт – айва и пирожные со взбитыми сливками и лепестками белых роз.
– Шутки господина А. всегда свежи, – произносит Гроте, – они так украшают наши унылые будни.
Ауэханд приглядывается к нему:
– Это вы не фазану ли в зад залезли?
– Зависть – один из семи смертных грехов, – укоряет кулинар. – Верно, господин де Зут?
– Так говорят. – Якоб вытирает с яблока брызги крови.
– Мы тут вам кофейку взбодрили. – Барт ставит на стол чашку. – Вот, свеженький.
Якоб смотрит на Ауэханда, тот корчит рожу: «Я предупреждал!»
– Спасибо, господин Барт. Я, пожалуй, воздержусь.
– Мы специально для вас готовили! – уговаривает выходец из Антверпена.
Ост зевает, раззявив пасть во всю ширь. Якоб отваживается на шутку:
– Тяжелая ночка?
– А то как же! До зари контрабанду возил и грабил родимую компанию, верно?
– Откуда мне знать, господин Ост. – Якоб разламывает ломоть хлеба.
– Я думал, вы все ответы знаете заранее, еще до того, как на берег высадиться.
– Вежливость, – остерегает на своем голландском с ирландским оттенком Туми, – это крайне…
– Это он тут расселся и нас всех судит! Кон, ты и сам так думаешь.
Осту единственному хватает отчаянности лепить правду-матку новому писарю в лицо, не заботясь прикрываться воздействием грога, но Якоб знает, что даже ван Клеф считает его шпионом Ворстенбоса. Все ждут, чтó он ответит.
– Господин Ост, чтобы набирать матросов на корабли, поддерживать численность гарнизонов и выплачивать жалованье десяткам тысяч служащих, в том числе и лично вам, Компании необходимо получать прибыль. А торговым факториям необходима отчетность. В бухгалтерских книгах Дэдзимы за последние пять лет черт-те что творится, настоящий свинарник. Обязанность господина Ворстенбоса – дать мне распоряжение разобраться в этих книгах. Моя обязанность – выполнить приказ. Почему из-за этого вдруг я становлюсь Искариотом?
Никто не снисходит до ответа. Петер Фишер жует с разинутым ртом.
Ауэханд подцепляет хлебом квашеную капусту.
– Сдается мне, – замечает Гроте, выдергивая из фазана внутренности, – весь вопрос в том, как поступит управляющий, если в ходе этого… разбирательства… ему попадутся какие-нибудь… несоответствия. Пальчиком погрозит: «Ай-яй-яй, не шалите больше, детки», – или от души надает розгами по филею? Или с должности снимет и упрячет в тюремную камеру в Батавии…
– Если…
Якоб хочет сказать «если вы ничего не нарушали, вам бояться нечего», но удерживается: правила насчет частной торговли нарушают все присутствующие.