Она вздохнула:
— Люди потому и ценят этот миг, что он так короток.
Мы держались за руки, и оба почувствовали, как на них упала слезинка. Я молчал, не зная, что сказать, смущенный ее речами. Почему она говорит о таких грустных вещах?
— Потому что все совершенное и особенное рано или поздно увянет и рассеется на ветру. Как вот этот цветок. — Поппи подняла руку с цветком, и налетевший порыв ветра подхватил его, бросил в небо и понес разлетевшиеся лепестки над деревьями.
Еще миг — и они исчезли из виду.
— Поппи… — начал я, но она меня перебила.
— Может быть, Руне, мы — вот такие же лепестки. Мы — как падающие звезды. Может быть, мы были слишком юны, любили слишком сильно и горели слишком ярко, а потому обречены погаснуть. — Она кивнула в сторону оставшейся за спиной рощи. — Совершенная красота, быстрая смерть. То, что мы так долго любили друг друга, это урок для нас. Урок, показывающий, что мы способны на настоящую любовь.
Сердце как будто провалилось в пропасть. Я взял Поппи за плечи, повернул к себе и замер как вкопанный — на ее прекрасном лице лежало выражение отрешенности и отчаяния.
— Послушай, Поппимин, — стараясь не поддаваться панике, заговорил я. — Я вернусь за тобой. Этот переезд в Осло, он не навсегда. Мы будем разговаривать каждый день. Будем переписываться. Мы останемся собой, Поппи и Руне. Этого ничто не сломает. Ты всегда будешь моей, ты всегда будешь владеть половинкой моей души. Это не конец.
Поппи шмыгнула носом и сморгнула слезы. При мысли, что она ставит крест на нас, мое сердце заколотилось, подстегнутое страхом. Ничего такого мне никогда и в голову не приходило. Мы не ставили точку, нет.
— Ничто не кончено, — с нажимом сказал я. — На веки вечные, Поппимин. Вместе навсегда. Ничто не кончено. Не смей даже думать об этом. С нами ничего этого не будет.
Поппи привстала на цыпочки и, копируя мой жест, взяла мое лицо в ладони.
— Ты обещаешь мне это? — застенчиво и робко спросила она, но за робостью и застенчивостью проступал страх. — Потому что мне еще нужно получить от тебя сотни поцелуев.
Я рассмеялся. Сковывавшее меня напряжение вдруг схлынуло, ему на смену пришло ощущение легкости.
— Обещаю. И поцелуев ты получишь не тысячу, а больше. Две тысячи, три или четыре.
Ее счастливая улыбка развеяла мою тревогу, и поцелуй получился неторопливый и нежный.
— Поцелуй триста пятьдесят четвертый. От моего Руне, в вишневой роще… и мое сердце едва не разорвалось, — объявила Поппи, отстранившись и открыв наконец глаза. А потом добавила: — Все мои поцелуи — от тебя. Никто, кроме тебя, не получит эти губы.
Еще раз коснувшись ее губ, я повторил вслед за ней:
— Все мои поцелуи — от тебя. Никто, кроме тебя, не получит эти губы.
Я взял ее за руку, и мы пошли по домам. В моем во всех окнах еще горел свет. У двери Личфилдов я наклонился и поцеловал ее в кончик носа, а потом прошептал на ухо:
— Приду через час.
— Хорошо, — прошептала Поппи и, шагнув ближе, положила ладонь мне на грудь. Я вздрогнул. Лицо у нее было такое серьезное, что мне вдруг стало не по себе. Она посмотрела на мою руку и медленно прошлась пальцами по моей груди и животу.
Что происходит?
— Поппимин? — неуверенно спросил я.
Не говоря ни слова, Поппи убрала руку, повернулась и шагнула к двери. Я ждал, что она обернется и объяснит, но она просто прошла в открытую дверь, оставив меня на подъездной дорожке — думать и гадать, что бы это все значило?
В кухне Личфилдов загорелся свет, и я побрел домой. Первым, что бросилось в глаза, была гора ящиков и коробок в коридоре. Должно быть, их упаковали заранее и хранили где-то скрытно, чтобы они не попали мне на глаза.
Проходя мимо, я увидел в гостиной родителей. Отец окликнул меня, но я не остановился и сразу направился в свою комнату. Он вошел следом.
Я подошел к тумбочке и начал собирать вещи, которые хотел забрать с собой, и в первую очередь рамку с нашей с Поппи фотографией, которую сделал прошлым вечером. Я посмотрел на нее, и сердце сжали тиски. Не знаю, возможно ли такое, но я уже скучал по ней. Скучал по нашему дому.
Скучал по моей девушке.
Чувствуя за спиной молчаливое присутствие отца, я негромко сказал:
— Ненавижу тебя за то, что ты со мной делаешь.
Позади меня кто-то тихонько охнул. Я обернулся — рядом с отцом стояла мать. Оба выглядели потрясенными до глубины души. Ничего подобного никогда прежде они от меня не слышали. Мне всегда нравились мои папа и мама, и я не понимал тех ребят, которые терпеть не могли своих родителей.