Его рука скользнула вниз по моей шее, к обнаженной коже моей груди и внутрь лифа платья.
— Но ты стоила ожидания.
Мои зубы впились в губу, когда я заставила себя смотреть ему в глаза и не поддаваться желанию начать истерически плакать.
Единственным оружием, которое у меня было в тот момент, – пристальный взгляд, глаза моего отца, смотрящие в глаза человека, которого он считал другом. Братом.
— Где твой брат? — спросил он, все еще держа руку у меня под платьем.
Я вздернула подбородок вверх, продолжая молчать.
Хватка, которая была жалкой лаской, стала жестокой, и я заставила себя сдержать крик.
— В мои планы не входит убивать тебя, Изабелла, — пробормотал он, двигаясь вперед, чтобы понюхать мою шею. — Если будет время, у меня есть планы на тебя.
Мой желудок сжался, зрение затуманилось от слез.
Он откинулся назад.
— Я хочу положить конец семейной линии, и независимо от того, как сильно твой отец любит свою маленькую принцессу, он не передаст свою империю женщине.
Он выплюнул это слово, как будто оно было кислым на вкус, дав понять, что он думал обо мне и о женщинах в целом. Это не тот мир, где женщины имели права и власть. По крайней мере, снаружи. Мой отец, возможно, и правил империей, но мама правила отцом. Всю мою жизнь у меня была сильная, свирепая и грозная женщина в качестве образца для подражания, и я никогда не думала, что мне нужно быть слабой нюней.
Но я также знала свое место. Знала, что мой девятилетний брат был посвящен в дела папы больше, чем я. Что я должна хорошо выглядеть в платьях, научиться устраивать вечеринки и выйти замуж за мужчину, который впишется в нашу семью.
Он был прав. Даже если бы с моим братом случилось худшее – а я бы никогда этого не допустила, – я бы не стала руководить семейным бизнесом. Он достанется двоюродному брату, дальнему родственнику мужского пола… если кто-то еще жив. Я задавалась вопросом, насколько глубоко зашло это предательство. Сколько людей моего отца было замешано в этом деле?
— Где твой брат, Изабелла? — прошептал он.
— Тебе придется убить меня, — выплюнула я, ярость превзошла мой страх. Я не осмеливалась взглянуть на шкаф, на щель, через которую, как я знала, братик все видит.
Я не ожидала удара, рука двигалась быстро, боль пронзила мое лицо, когда он втащил мне прикладом пистолета. Меня никогда не били. Ни разу. Мама угрожала нам деревянной ложкой бесчисленное количество раз, но даже она не хотела причинять боль своим детям.
Так что я упала на пол. Больно.
Даже столкнувшись с насилием, я не ожидала такого удара. Это меня удивило. Кровь из моего рта брызнула на нетронутый мраморный пол, которым так гордилась моя мама. Но я ничего не почувствовала. Потому что я была полностью парализована, оцепенела. И все же я, вне всякого сомнения, знала, что сегодня умру.
Он схватил меня за волосы и дернул, моя шея вытянулась до такой степени, что я была уверена: она вот-вот сломается.
— Ты скажешь мне мне, dolcezza, — прорычал он. — После того, как я попробую.
И тогда это началось.
Мое платье было сорвано с меня. Красивое белое платье, которое теперь покрыто кровью и грязью. Его руки прошлись повсюду, проникли в те места, которые Кристиан так благоговейно любил всего двенадцать часов назад.
Он пытался стереть это из моей памяти. Память о Кристиане, о счастье, удовольствии и надежде.
Я держалась за него. Даже когда мои ногти кровоточили. Даже когда слезы текли по моему лицу, а грязь попадала в кровь. Я держалась за Кристиана до самого конца. Я спасала своего брата до последнего вздоха.
Кристиан
Когда я подъехал и увидел, что ворота открыты, я понял – что-то не так. Дон серьезно относился к безопасности своего поместья. Я знал, что мы живем в мирное время, но я также знал, что Винсенций ни за что не стал бы подвергать свою семью даже малейшему риску. Кровь на сторожке подсказала, что случилось нечто плохое. Действительно чертовски плохое.
Мой пульс участился, сердце подскочило к горлу, страх пронзил, как живое существо.
Я помчался по подъездной дорожке, делая извилистые повороты, выезжая на идеально ухоженные газоны, молясь Господу, чтобы с ними все было в порядке. Что с ней все в порядке.
Никаких других машин у входа не было. Мерседес Дона всегда был припаркован спереди и в центре, если он дома, объявление для всех и каждого входящего.
Может быть, они ушли. Но вечеринка должна начаться меньше чем через час. Я знал, что миссис Каталано потребует, чтобы Изабелла подготовилась. Она была единственной, кого я боялся в доме, той, чье одобрение все еще ждал. Она уже знает, что я планирую жениться на Изабелле. Она ни за что не оставила бы ее одну. Не тогда, когда та могла попытаться вразумить ее. На этот раз я надеялся, что миссис Каталано была там, пыталась убедить Изабеллу не любить меня. Мне было жаль тех, кто выступал против жены Дона.
Я схватил пистолет, с визгом останавливаясь, выскакивая из своей машины. Я знал тактику, которой научил меня Винсенций, как подходить к потенциально опасной ситуации. Я не знал, кто в доме, друг или враг, враг мог быть прямо внутри, готовый пустить пулю мне в голову. Но я об этом не подумал. Я думал только о ней. Поэтому я не стал прокрадываться внутрь, не сводя глаз с углов, точек, где на меня могла напасть засада.
Нет, я сразу вошел.
Там были кровавые следы, и хотя у меня не было причин так думать, я знал, что они принадлежали ей. В моих ушах не было ничего, кроме глухого рева, когда я последовал за ними через дом, который был единственным настоящим домом.
Потом я нашел ее, единственную девушку, которую когда-либо любил.
Обнаженную.
Всю в крови.
Полную дыр.
Мой пистолет с грохотом упал на землю, когда я упал на колени рядом с ней, руки задрожали.
— Нет. Нет. Нет, — прошептал я, мой голос звучал чужим и прерывистым для собственных ушей.
Я не хотел смотреть на нее. Не хотел, чтобы этот образ был у меня в голове. В последний раз, когда я видел ее, она улыбалась, ее лицо раскраснелось от любви, волнения и воспоминаний о моем прикосновении. От нее пахло ванилью, клубникой и мной.
Сейчас ее лицо было залито кровью. Один глаз заплыл. Волосы спутались и беспорядочно разметались по полу.
Я не мог смотреть на ее тело. Я, блять, не мог. Не мог даже прикоснуться к ней. Я был слишком большим трусом. Потому что я знал, что она не будет теплой или мягкой. Она была бы холодной, безжизненной. Девушки, которую я любил, там не было. Она умерла насильственной, ужасной, немыслимой смертью.
Затем послышался шум.
Тихий стон. Скрип.
Я двигался быстро, почти не думая, все человеческое во мне было разрушено, разбито вдребезги. Я чувствовал себя всего лишь диким животным, готовым разорвать на части любого, кто принимал в этом участие. Я хотел съесть их гребаную плоть.
Мгновенно мой пистолет оказался у меня в руке и был направлен в сторону шума.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сосредоточиться на фигуре передо мной, в нескольких мгновениях от того, чтобы нажать на спусковой крючок. Все, чего я хотел, – это убивать; потребность была настолько непреодолимой, что мне было наплевать, кто это, мне просто хотелось покончить с чьей-то жизнью.
Размытые очертания становились четче, чем больше я моргал.
— Кристиан?
Голос был тихим, детским и едва знакомым, но он помешал моему пальцу нажать на спусковой крючок.
Лоренцо был высоким для своего возраста. Я всегда шутил с ним о том, что он баскетболист из-за его природных способностей к спорту и его роста. Он всегда был серьезен, когда отвечал, говорил, что его единственными планами на будущее было однажды стать таким, как его отец. Эта фраза была произнесена не с обидой, а с гордостью. Они с Изабеллой обожали своего отца и думали, что тот висит на луне. Почему бы ему не захотеть быть таким, как он?
Лоренцо будто уменьшился на три фута с тех пор, как я видел его в последний раз. Слезы текли по его лицу, все его тело дрожало. Его глаза были прикованы к моим, а не к луже крови на полу. Где лежала его жестоко избитая и мертвая сестра. Мой взгляд метнулся за его спину, к открытой дверце шкафа.