Мама издала хныкающий звук при слове «секстинг».
– И, как будто даже этого недостаточно, человек с фотографии, из-за которой родители дышат огнем в мой затылок, моя собственная дочь!
Последние три слова так громко вырвались из его рта, мне показалось, я слышу, как картины задребезжали на стенах. Я вздрогнула.
– Ну, если это заставит тебя чувствовать себя лучше, моя жизнь тоже отстой, папа. Все смеются надо мной и обзывают меня кличками. Это был худший день в моей жизни, вас это хотя бы заботит?
– Ты сама на себя это навлекла! – закричал он. – Так что у меня мало сочувствия.
– Рой, успокойся. От того, что ты кричишь на нее, не станет лучше, – сказала мама тем же странным, заплаканным голосом.
– Я знаю это. А знаете, откуда я это знаю? Потому что ничто ... ничто не сделает это лучше, – сказал он. – Сегодня я уже получил массу телефонных звонков от желающих узнать, что я буду делать по этому поводу. И я не могу ответить им, потому что всё, о чем я могу думать, это фотография, которую я никогда не смогу выкинуть из головы, Эшли. Я никогда не смогу ее развидеть. Спасибо тебе за это.
Он мерил шагами маленькое пространство между маминым столом и дверью.
– Прости, папа. Это была глупая ошибка. Что еще вы хотите, чтобы я сказала? Я только хотела, чтобы Калеб увидел это.
– Не произноси его имени, – сказал папа, сжав зубы. – Даже не произноси имя этого сукиного сына.
– Вы двое занимались сексом? – вмешалась мама.
– Нет, клянусь, мы этого никогда не делали.
– Конечно, они занимались, – ответил папа. – Ты не можешь ей верить, Дана, после ее выходки.
– Дай ей шанс, – сказала мама. – Она никогда раньше не лгала нам.
– Об этом мы знаем.
– Я не вру, – пробормотала я.
Но папа ничего не хотел слышать. Он был настолько взбешен, всё, что он мог сделать, это кричать и возмущаться.
– Мне всё равно. Сейчас меня это не волнует. Я забочусь о том, что будет дальше. Как ты думаешь, Эшли, что мне делать? Мне бы хотелось услышать твои мысли, если уж это твоя вина.
– Что ты имеешь в виду? Я отстранена.
– Этого не будет достаточно. Эти люди очень злы. У нас есть серьезная проблема, и я не думаю, что ты понимаешь, насколько она велика. И будет еще больше. Они собираются придать это огласке. Этот репортер не отстанет.
Больше? Разве было недостаточно того, что отстранили меня и трех других людей? Разве недостаточно, что меня вышвырнули из команды по бегу и лишили меня друзей и школы? Я никого не убивала. Я никому не навредила. Я сделала глупую ошибку, и она вышла из-под контроля, и я уже была настолько унижена. Как люди могли хотеть большего? И что еще они хотят?
– Я не знаю, – произнесла я. – Я не знаю, что ты имеешь в виду.
– Ну, во-первых, мы начнем с того, что заберем твой мобильный телефон, – добавила мама, и тени были настолько глубоки в этот момент, что я даже не могла увидеть ее лицо за компьютерным монитором. – Очевидно, что ты не можешь адекватно его использовать.
– Мы расстались, – утверждала я. – Вряд ли я собираюсь писать ему. Особенно, такие сообщения.
– Ты изначально не должна была отправлять подобные сообщения. Мы думали, что ты это уже знаешь, но, видимо, мы должны были следить за тобой, как за четырёхлеткой, – сказал папа, а потом, к счастью, покинул комнату. Я слышала, как шкафчики хлопают на кухне, а кубики льда опускаются в стакан.
Комната была пустой без него. Нет, больше, чем пустой. Он чувствовалась опустошенной. Без кислорода. Вместе с ним ушел и мой защитный механизм. Теперь я осталась только с мамой, смущением и печалью.
– Тебя выгнали из команды, – заметила она.
– Я знаю, – ответила я. – Я действительно не думаю, что это справедливо. Это не имело никакого отношения к бегу.
– Справедливость не для тебя сейчас, – сказала она. – Ты потеряла эту привилегию.
– Мама, я не виновата, что ее разослали. Это были вина Нейта, Силаса и Рейчел. И Калеба. Он никому не должен был посылать этого.
– Но им нечего было бы отправлять, если бы ты изначально не сделала фотографию, – сказала она, но это звучало скорее испуганно, а не аргументированно. Это меня испугало.