– Плохой день в целом, – сказала она. – Твой папа вернется сегодня поздно, а у меня мигрень, так что просто прихвати себе что-нибудь на ужин.
В ее тоне была злоба и горечь. И усталость. Действительно, действительно, усталость. Ее интонация и мои ощущения были похожи.
– Хорошо. Почему папа опаздывает?
Она вздохнула, опустила руку и уставилась в потолок.
– Ты действительно хочешь знать, Эшли? У него встреча.
– Относительно сообщения?
– Конечно, относительно сообщения.
Я ненавидела этот тон. Мама раньше злилась на меня, но никогда не было впечатления, будто она хотела уйти от меня.
– Прости, мама, – повторила я, хотя я уже извинилась однажды и действительно имела это в виду. Я очень устала извиняться, и заметила, что я единственная, кто это делает. Куча людей причастны к этому, но только я говорю, что мне жаль. И никто не извинялся передо мной.
– Я слышала, что около школы вертелись журналисты. Это с ними он встречается?
– Да, ему пришлось поговорить с журналистами. Они налетели, как стервятники. Я думаю, они забывают, что это касается детей.
– Ты думаешь, они собираются рассказать об этом в новостях? – У меня появился комок в горле, и я попыталась сосредоточиться на вечерних тенях, ползающих по потолку и стенам родительской спальни, полоски света пробивались через затемнённые окна. – Как ты думаешь, они придут сюда?
– Я не знаю, – сказала она. – Они уже в главном управлении. В основном сенсация из-за того, что ты дочь управляющего, поэтому кто знает, как они разберутся с этим. – Она застонала. – Но кого волнует, что репортеры собираются делать? – сказала она.
Я села.
– Меня волнует, мама. Это так унизительно. Я думаю, все переживают из-за того, как это выглядит для них, но они забывают, как это неловко для меня. Я голая на этом изображении.
Она поднялась и уставилась на меня, с тенями вокруг глаз она выглядела старше и слегка похожей на колдунью.
– Это неловко для всех нас. Но это больше, чем просто смущение.
Я моргнула.
– Что ты имеешь в виду?
– Эшли, – ответила она. – Это не закончится неловкостью. То, что ты сделала... ты распространила детскую порнографию. Твой папа... он вернется поздно, потому что он встречается с полицией. Тебя собираются арестовать.
Мы с недоверием смотрели друг на друга.
Это было еще ужаснее, чем я себе представляла.
ДЕНЬ 27
ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ.
На «Подростковый разговор» я захватила с собой подушку.
Идя туда, я чувствовала себя немного глупо, когда из моего рюкзака выглядывало изображение маленьких детей, словно оберег, но у меня была идея, и я хотела осуществить ее.
– Что это? – спросил Даррелл, подходя сзади по коридору и вытаскивая подушку из моего рюкзака. Он рассмотрел ее. – Оууу, мило. Твои братья?
Я покачала головой.
– Я единственный ребенок.
– Ооо! Испоорчееннаяя, – пропел он и засунул подушку обратно в сумку, будто ему было наплевать.
– Да ладно тебе, как будто нельзя сказать, что она испорчена, глядя на нее, – сказала Кензи, задевая меня на ходу своим большим животом. Я закатила глаза, но не отреагировала.
Мак уже был за своим компьютером. Вместо того чтобы сесть рядом с ним, я направилась прямо в конец класса – там стол стоял близко к кабинету искусств. Я это заблаговременно проверила, поэтому точно знала, что мне нужно, и где его найти. Я приступила к работе, беспорядочно разбросав кучу разных предметов на столе: мелки, подставку для карандашей, игрушечного медведя, моток резинок, фонарик и мой мобильный телефон. Прямо по центру я поместила подушку поверх всего этого, затем отступила и сфотографировала.
– Зацени-ка! – сказала я, протягивая камеру, проходя мимо компьютера Мака. Я постучала по его спине, он обернулся и посмотрел на экран камеры. Его губы двигались, когда он читал надпись на подушке. – Для моей брошюры. Что думаешь?
Он кивнул.
– Мило.
Время пролетело, пока я работала над редактированием фотографии, доводя ее до идеала. Я сделала еще три снимка, переставляя предметы туда-сюда, чтобы получилось в самый раз. Но это казалось примитивным. Чего-то не хватало.