– Прости, что ты сказала, Супермодель? Думаю, что с этим коричневым дерьмом на носу ты звучишь смешно (под фразой «коричневый нос», brown nose, в американском английском подразумевают человека, которого хотят обозвать подхалимом, любимчиком учителя или жополизом – поцеловал в задницу и на носу остался след – ред.). − Возможно, тебе стоит сфотографироваться и разослать это всем.
Мак повернулся к ней.
– Она сказала, заткнись. У тебя проблемы со слухом?
Кензи закатила глаза.
– Пфф! А ты кто, ее папочка? Подожди. Нет, ее отец наверху скоро будет уволен, потому что его дочь – шлюха.
Я развернулась на сиденье, но Кензи уже успела усадить свой большой живот в кресло, отвернувшись к нам задом, и зашла миссис Моузли. Мое лицо горело, я была так зла. И смущена. Я только что разузнала, что Мак не был преступником, но Кензи напомнила ему, что я была такой.
Через несколько минут Мак стукнул меня в плечо.
– Просто, чтобы ты знала, я тоже получил сообщение.
Конечно, он получил. Почему бы и нет? Он больше не ученик Честертона? И что с того? Куча людей не из нашей школы получили сообщение. Вероятно, все в этой комнате получили его. Кого я обманываю? Пройдет много времени, прежде чем я окажусь среди людей, которые еще не видели меня обнаженной. Мне хотелось плакать. Я обманывала себя, думая, что он был кем-то другим.
Он еще раз наклонился.
– Раньше, когда у меня еще был телефон. Но я не открыл его, – добавил он.
Я посмотрела на него.
– Я никогда не видел фотографии, – сказал он.
Искреннее выражение его лица подсказало, что он говорит правду. И это дало мне маленький, крошечный проблеск надежды. Возможно, были люди, которые получили сообщение, но не разослали его своим друзьям, не сплетничали об этом со всеми знакомыми, не загружали это в компьютер, не обзывали меня и не разносили слухи обо мне... И вообще не смотрели на него.
Возможно, такие люди существовали. Или, может быть, Мак был единственным. Но полагаю, это тоже хорошо. Потому что от простого факта, что есть один человек, я чувствовала себя намного лучше, я почти ощущала легкость, как после бега.
Как только я закончила с конфетами, мама зашла в класс. Она прибыла на пять минут раньше, но миссис Моузли сказала, что поняла и не сократит мне время на моем листе.
Мак вынул свои наушники, когда я вышла из системы и собрала вещи.
– Значит, ты не собираешься на встречу? – спросил он.
– Ни за что. А ты?
– У меня нет лучших вариантов. И мне надо кое-что распечатать. Это может быть интересно.
Я нахмурилась.
– Это не развлечение. Это работа моего отца. И это тупо, как ты и сказал. – Я застегнула рюкзак и повесила его на плечо. – Я, например, не хочу это видеть.
– Пойдем, Эш, – позвала мама с порога. Она оттянула рукав водолазки, чтобы посмотреть на часы.
– Ты можешь пойти со мной, – сказал Мак.
– Думаю, что я пропущу, – пробормотала я. – До завтра.
Я последовала за мамой, которая повернула налево, а не вправо.
– Я припарковалась сзади, – сказала она, быстро шагая, так что я едва поспевала за ней. – Таким образом, тебе не нужно проходить через зал наверху. Не то чтобы здесь было много людей.
Итак, мама сделала это. Она стала другом с машиной для побега внизу, а не Вонни. Мама собралась скрыть меня, как кинозвезду. Мама была героем, в котором я нуждалась, хотя я ее не просила.
– Спасибо, – сказала я, мы поспешили вниз по коридору, вышли на улицу, и тогда я замедлилась.
Мак был прав. Это было глупо. Всё это – скандал, собрание совета, то, как я позволила себя охарактеризовать. Забившись в угол, притворяясь в школе слепой, глухой, застывшей и мертвой, убегая. То, что я позволила всем остальным захватить власть над моей жизнью.
Как долго я позволяла другим людям решать, кто я? Как долго я сохла по Калебу? Или была типа лучшей подругой Вонни? Или доступной шлюхой? Когда в последний раз я говорила, кто я? Когда в последний раз я была просто Эшли?
Тогда тебе нужно подумать усерднее...
Я остановилась.
– Я хочу остаться, – сказала я.
Мама обернулась.
– Что?
– Я хочу остаться. Я хочу пойти на собрание.