Добравшись до столицы, я стал пробиваться к князю. Видимо до него дошла весть о том, что некий старик добивается видеть его, и любопытство побудило его принять меня.
Я вошёл в палаты, и, поклонившись князю, подошёл поближе.
- Князь, - сказал я, - прости, что занимаю твоё время, но я пришёл к тебе узнать, куда делся один юноша. Может, знаешь, что однажды группа от войска твоего покойного отца, царствие ему небесное, ушла в россмузийскую глубинку и, для вида пограбив, захватила наследника престола нашего. Князюшка, смилуйся, отдай Павла!
И я рухнул на колени. Князь молниеносно подхватил меня под руки и легко поднял.
- Что вы, дедушка, сядьте.
Я взглянул на князя. Увидел за его суровой фигурой доброе сердце и жалостливую душу. Он был схож с отцом. Только нос был длиннее, да губы полнее. А так рост, ширина плеч и даже огненно-рыжая шевелюра достались от отца. Всё остальное было материнское. А вот качества, кажется, были собственные.
- Я был бы рад отдать вам Павла, но я не могу этого сделать. Он потерялся. Поверьте моим словам. Группа, захватившая его, без остановки скакала сюда, к нам, тогда как лизвийские войска ещё какое-то время простояли на земле Россмузии. Здесь же Павла передали помещику Ильвонту. От него Павел через год попал в услужение к графу Перендова, у которого он пробыл десять лет. А потом исчез. Граф сказал, что за день до исчезновения Павел вдруг упал с лестницы и, судя по всему, лишился памяти. Где он сейчас никто не знает.
Я выслушал князя.
- Разрешишь ли ты мне искать Павла по твоей стране?
- Вы немощны, дедушка, - заметил князь.
- Я уже сорок лет как немощен, а вот дожил до ста шестнадцати. Так-то князь!
И вновь поклонившись изумлённому князю, вышел вон. Странствия мои по Лизвии длились многие года. В каждом посёлке, а тем более городе, я расспрашивал о Павле, но никто ничего мне не мог ответить. Мне исполнилось сто двадцать, сто тридцать, под сто сороковой добиралось, а я ничего не добился. В Лизвии меня прозвали вечным странником. Я находился в том состоянии физического тела, что, казалось ещё чуть-чуть, и я умру. Грань, отделяющая меня от смерти, была очень тонка, но я, к своему удивлению, её не перешагивал. До сих пор я ещё в том же состоянии.
Измученный после почти двадцати пяти лет странствий я вернулся в столицу княжества и присел на паперть церкви. Ум и тело у меня изнемогли. Но я представил вдруг Павла и понял, что ему пятьдесят с лихвой. Это меня растревожило, ибо, даже найдя его, он уже, так может быть, не сумеет оставить от себя потомства.
Я чуть отдохнул, слегка повернул голову и тут же узнал его. Это был высокий, тощий мужчина, узкоплечий с впалыми щеками и глазами. Волосы на голове были коротко острижены, отчего лоб выглядел чрезмерно великим. Павел на лицо был бледен. Тонкое тело и тонкие костлявые руки с длинными, немного искривленными пальцами, что свидетельствовало о тяжёлой работе, что приходилось исполнять Павлу, говорили так же о голоде. Наследник Россмузии давно ничего не ел. Одежонка на нём была не ахти. Лохмотья, заплатка на заплатке.
- Павел, - позвал я, вставая по россмузийски.
Его голова непроизвольно дернулась, он обернулся ко мне. Синие глаза приобрели как-то оттенок. Павел кинулся ко мне с криком "Дедушка", упал к моим ногам и прижался всем телом ко мне. Из груди его вылетали ничем не сдерживаемые рыдания и по щекам обильно текли слёзы. Как когда-то в детстве я ласково гладил Павла по голове. Я дал ему вволю выплакаться. Он много страдал.
Наконец я его поднял и сказал:
- Ну, полно, полно, внучек. Я за тобой пришёл.
- Дедушка, ты ещё жив!
- А как же! Чтоб твой дед умер, не наказав Дмитрия - да ни за что! Пойдём, Павлуша, зайдём к князю. Он добрый человек - даст нам отдых, еду, одежду, а потом, когда мы отправимся домой, и коней. Пойдём, дорогой ты мой.
Князь принял нас с большой радостью и был приятно изумлён моим появлением.
- Вы, Степан Матвеев, явно намерены прожить вечность, - в одном разговоре произнес князь.
- Он частично прав - с тех пор я прожил не одну сотню лет.
После отдыха я стал прощаться с князем.
- Степан Матвеев, я предлагаю вам проводить вас с триумфом до самой столицы, узурпатора помогу свергнуть.
Я покачал отрицательно головой:
- Наш народ не любит такого. Даже Дмитрия он признает за любимого царя скорей, объявись Павел с чужестранным войском. Россмузийцы не примут того царя, что будет поставлен иностранной волей. Дайте нам лучше сапоги, шапки и шубы, что ни есть. Вот увидите - всё устроится.
Князь не стал настаивать и, дав прошенные мной вещи, отпустил на Родину.
Месяц я и Павел не спеша шли в Россмузию. А, едва перейдя рубеж, я каждому встречному говорил:
- Помнишь ли Степана Борчакова Матвеева? Так это я. Вот веду государя Павла на трон.
И за нами увязалась целая толпа. К нам по пути присоединялись вооружённые и негодующие люди. Чуть ли не на руках нас двоих донесли до столицы. Под вечер я один из первых вошёл в кремль и проник в царские палаты.
Дмитрий увидел меня и Павла, а также дышащую гневом толпу. Его лицо искривила гримаса судороги. Венец на нём покосился, он сполз на пол с трона и истерически захохотал. Толпа бросилась к Дмитрию с оружием, желая убить. Но поскольку я находился ближе, то проявил проворство и загородил Дмитрия своим телом.
- Стойте! Разве не видите, что Дмитрий тронулся умом?! Кто смелый убить с ума сошедшего? Но только пусть у того поднимется рука убить старика. - Я вынул из кармана нож. - Вот нож. На нём сохранились следы крови Алексея II, деда Дмитрия.