По планете пошли: Степан Борчаков Матвеев, Парауэл, Рауль, Витор Килси, Михаил Борисович Полин, Пол Нэдсон, Валеко, Наталья Вашинкова, Эр Лан, Станис Лановин, Кати Вейс, Теодора Метьюз, Сара Даулинг, Чарльз Уарт и принц Пен. Некоторым из перечисленных желательно бы было знать причину холодности отношений между сыном и отцом, но никто Пена ни о чём не спросил.
Идти мимо реки, но в свободной степи было гораздо приятнее и легче, чем пробираться сквозь джунгли. Попутчики переглядывались, глядя на первозданный лес, который с этого берега казался непролазной чащобой, и весело шли по ровному лугу, видевшемуся им широкой лёгкой дорогой.
Однако степь так же таила свои неприятности. Звезда Нрана обогревала путешественников столь щедро, что время от времени люди чувствовали недомогание. Для того чтобы не упасть в обморок от удара, Пен, знавший о неприятностях, грозящих в степи, предложил надеть на голову что-нибудь из головных уборов, имеющихся у них в наличии. Их захватили не все, поэтому на скорую руку соорудили из кусков материи. Для этого распаковали ноши и из них взяли две рубашки и два платья - женщины возмутились, считая из-за своего меньшинства себя обиженными, но, когда их прелестные головки очутились в безопасности от воздействия красного солнца неким видом платка, то они даже стали благодарить. После этого изобретения от лучей Нраны, поход возобновился.
Поверхность медленно, но явно повышалась. В первую очередь это выражалось усталостью, начинавшей наваливаться на людей всё сильнее. Решили остановиться тут же, так как места были абсолютно одинаковые и поэтому искать лучшего не стали.
Разбившись на группы, путешественники разостлали небольшие одеяльца и, разложив на них еду, стали ужинать. Нрана склонилась к восточному горизонту, но от этого её палящие лучи не стали мягче. Даже сквозь одежду Нрана обжигала плечи и спины. Но люди остались на месте. Лишь время от времени передёрнув плечами, они продолжали утолять голод.
Насытившись, все единодушно решили остановиться на ночлег. Стали размещаться. Неосознанно образовался круг вокруг Пена. Тот не обратил на это ни малейшего внимания.
Вблизи его ложа разместился, чуть ли не на самой траве, Степан. Он немного поворочался и, почувствовав по своей старости, что ему не уснуть, поднялся на локте и взглянул на лежавшего около него Пена. Тот тоже не спал. Все остальные были ещё либо заняты устройством на ночлег, либо уже уснули.
- Послушай меня, старика, - сказал Степан. - Обычно рассказ о чём-то тяготеющем над душой помогает облегчить её.
Степан замолчал, выжидая. Пен повернулся к старику.
- Меня тяготит не преступление, а отношение отца ко мне.
- А разве это не одно и то же?
- Может быть.... Но такой вывод трудно принять. Видите ли, отец долго подозревал меня в бунте против себя, и, я думаю, он и сейчас не уверен в моей невиновности. Всё так перепуталось!.. - громко воскликнул Пен. Несколько человек приподнялись и посмотрели в их сторону. Ни Пен, ни Степан не обратили на них внимания. Молодой принц глубоко переживал, и Степан сильно сочувствовал ему.
- Хоть моя душа отягощена собственным грехом, юноша, но я хотел бы взять часть твоей боли, если ты позволишь старику взять её.
- Я вас благодарю за сочувствие и хочу ответить вам откровенностью.
Юноша-принц на секунду замолчал и начал рассказывать:
- Я сын отца от первого брака. Он женился в первый раз на знатной девушке из собственного народа, но вскоре разлюбил маму. Она успела принести отцу единственного ребёнка - меня. Неизвестно какие выгоды толкнули его на решительный шаг, но маму он удалил в глушь и сделал невиданную для нашего народа вещь - объявил её не своей женой, а чтобы священники не могли ни в чём его обвинить, сделал себя главой веры. Не скажу, что он деспот, но тут он повёл себя жёстко.
Вскоре после этого, мама ещё была жива, отец женился вторично. На этот раз на инородке. Хотя она и была обращена в нашу веру, но до сих пор её не совсем восприняли в нашем народе.
Взяв в жёны Рне, отец долго не имел от неё детей, поэтому я считался наследником. Как было слышно, родственникам мачехи это было не по нраву. Поэтому и свои, и зарубежные врачеватели долго лечили Рне. Лишь когда я стал более-менее взрослым - сейчас мне двадцать один, а тогда было пятнадцать - она родила сына. Для меня наступили тяжёлые времена. Я сам слышал, как отца уговаривали лишить меня ранга наследника и передать право сменить его в будущем на троне более законному сыну. Отец вилял, отшучивался, просто отмалчивался, но в отношении ко мне он сделался холоден, часто на мне срывал злость по поводу моего наследства. Он ещё не мог мне отказать в нём, и всё более тяготился от оказывавшегося на него морального давления, злился на меня за то, что я сам не отказываюсь и не избавляю его от нерешительности и тягости выбора.
Но происходило худшее. Влияние мачехи усиливалось. При дворе утверждалась новая мода одежды и новая форма поведения. По мере вытеснения местной одежды и местных традиций, появилось много недовольных. Они незаметными тенями шастали по закоулкам дворца и вертелись вокруг меня, нашёптывая в уши невозможные вещи. Мне предложили свергнуть отца. "Пока чужеземцы не утвердились у нас, спаси отечество от поругания", - молили они меня. Их лица расплывались передо мной, и лишь оставался один образ - образ призрака, - льстивого, угодливого и злобного. А я был словно объят туманом. Почти ничего не понимал, не принимал участия в тайных встречах заговорщиков, и лишь иногда от внутреннего ужаса шевелились волосы на голове. До какого-то периода всё казалось мне нереальным. И вдруг я задумался. Меня одолел ужасающий, ничем не прикрытый страх. Я представил любимого мною отца мёртвым и себя, державшего нож, вонзённый ему в сердце. Холод пробежал у меня по спине. Я не мог стать отцеубийцей. Мне не нужен был трон, не нужна была власть, обагрённая свежей, ещё тёплой кровью. Что вызвало во мне шок? Мне сообщили, что отец знает о заговоре, и он отделил свою половину жилых комнат и приказал заколотить одну дверь, а перед другой поставил стражу. Верный слуга спал в ногах кровати отца, а в комнате было оружие. Так вот: заговорщики выбрали следующую ночь для нападения. Они подготовили бумагу с текстом отречения от трона в мою пользу. И они требовали от меня согласия на свои действия, надеясь придать им какую-то законность. "Скажите только "да", ваше высочество, и вам более ничего не нужно делать. Можете остаться здесь или, даже, уехать в своё поместье". А я сидел и не мог сказать ничего. Мой отец никогда слишком не баловал меня своей лаской. Лишь когда-то, помню, забрали меня совсем маленького от матери и его ласковые слова, успокаивающие меня. А затем... Затем что-то произошло. Может быть, он был слишком занят в то время, улаживая дела с северными племенами, ездившими на чудищах. Не знаю, что думать, но я себя чувствовал покинутым и ненужным. В то же время я задумывался о замене Бога на небе - идолом на земле. Отец был монархом светским и духовным. Он стал олицетворением Бога. Мне это казалось богохульством. В моей, ещё детской душе, неизвестно что творилось. Я был раздираем любовью и сомнениями.