Парауэл обменялся с Раулем унылым взглядом и тяжко вздохнул.
- А он нас не может вызволить отсюда?
- Увы, мой друг, увы! - ответил Степан, перечёркивая слабую надежду. - Нам теперь суждено странствовать где угодно и сколько угодно, из чего я могу вывести для себя мысль: я ещё доживу до пятисотлетия.
- До пятисотлетия! - воскликнули его вынужденные спутники.
- Теперь у нас много времени и я, пожалуй, расскажу вам о бедствиях, свалившихся на Россмузию, где я родился. Разрешите мне начать?
Парауэл взглянул на небо, откуда все нещаднее палило жаром жёлтое солнце, и кивнул.
Россмузийская повесть
На троне был безвольный царь Алексей II Победитель. Незадолго до того как он сел на трон по стране прокатилась волна войн с чужаками и меж собой. Тёмное, страшное, смутное было время.
При отце царя Алексея II Иване был я сильный и богатый вельможа - боярин, что радел не только о своей мошне, но и ради земли Россмузийской. Семнадцать бояр вошли в сговор против меня и ценой невероятной лжи, хитрости и силы вначале ограничили мою власть и богатство. Тут на грех умер царь Иван. После него остался сын Дмитрий - старший, и Алексей - младший. Старший был уже в летах и сильно похож на отца своего нравом и умом, а Алексей был не в отца и не в мать, ибо та хоть горда была и не позволяла собой помыкать. Алексей по своему характеру был тих и безволен, как прадед его Василий II. Меня выкинули из дворца, я едва успел спастись сам. От всех имений осталось немного земли да пять деревенек на ней.
Когда ж мне исполнилось шестьдесят лет, то задумал я отомстить. В смуте часть бояр умерли, часть пропали, часть были убиты, и от всех осталось пять, которые и вертели, как хотели страной, воруя - только давай.
Был закон: входящий на царский двор с саблей на боку и ружьём на плече арестовывался, и его допрашивали: зачем вошедший был с оружием. Я решил претерпеть пытки, но оклеветать бояр перед законом. Меня должны были пытать до трёх раз - дознаваясь: правду ли я говорю.
Одел я свой лучший кафтан, сапоги, казацкую шапку, повесил саблю, с которой служил отечеству, и, взяв ружьё, вошёл на царский двор.
Только дошёл я до середины двора, как выскочили, откуда-то не возьмись, слуги царские, и схватили меня. Отобрали ружьё и саблю, скрутили руки и отвели в застенок.
- Специальный человек - пытошник - разложил меня на станке почти голого, а за столом, стоящим с местом пытки, сели судьи писать со слов моих. Я притворился человеком старым, и только мне пригрозили, как я и скажи:
- Бояре Борозовский, Милюсин, Хвыля, Карабельников и Сутчин подкупили меня, чтоб я к царю вошёл и убил его со всем семейством. Никто тебе, говорят, вреда чинить не будет, никто не заметит, как войдёшь и как выйдешь.
И тут вижу, испугались судьи мои, велели развязать меня, одели и сказали: иди, уда шёл, а мы тебя не брали в руки, да и вовсе не видали. И понял я грешный, что замысел мой не удался. До того был силен страх перед теми боярами, что позволили они мне делать то, о чём я говорил. Не оставалось мне ничего, как идти к царской палате.
Пока ноги несли меня к преступлению, и чувствовал я, как за мной следят - пытают, правду ли я сказал; сообразил я тогда, что, убив царя, выставлю на суд народный всех бояр. Ведь именем царским они не смогут более прикрыться в преступлениях, и народ увидит, кто есть причина его бедствий.
Нащупал я острый кинжал за пазухой и, отворив дверь, вошёл в царские палаты. Всё семейство собралось тут только что обедать, но ещё не расселись. Я спиной чувствовал за собой наблюдение. Подошёл я к царю.
- Что тебе, холоп! - воскликнул царь.
Посмотрел я на него, выхватил кинжал, и, сказав "жизнь твоя" - зарезал его. Жена его кинулась ко мне, чтобы удержать, но вместо этого напоролась на нож. Затем, закрыв душу льдом, а, затем, отводя глаза, порезал я трёх детей царских, сына старшего и трёх дочерей. После этого осмотрелся и увидел в люльке младенца. Подошёл я к нему. Рядом с люлькой стояла тумба, а на ней золотая чаша украшенная каменьями. Дверь была сзади меня, и поэтому не видели наблюдатели, что я творил. Взял я из люльки младенца и слегка провёл по материи пелёнок, что прикрывала шею. На ноже сохранилась кровь родителей и брата с сёстрами; так я отстранил нож так, чтоб видно было его, и наклонил остриём вниз, что кровь с него побежала.
После этого положил я младенца нетронутого в золотую чашу, закрыл со всех сторон скатертью висевшей на тумбе и, взяв подмышку, пошёл. Никого я не встретил и никто меня не остановил. Выйдя из царского двора, ушёл вон из столицы и, проехав к себе в вотчину, поселился в ней и решил воспитывать сына царского как своего и назвал его Василием.
Немного времени спустя я женился на бездетной вдове - женщине ещё в соку. А по исходу времени в девять месяцев выдали без малого годовалого мальчика за своего родного сына и окрестив его повторно, спокойно мы зажили.
---------------------------------------------
Степан закашлялся. Было сухо и горло его запершило. Пейзаж ничем не изменился. Казалось, даже солнце не сдвинулось с места и беспощадно жгло и жгло.
- И ты спокойно живёшь с совестью, старик? - спросил Рауль.
Степан чуть отпил чуть из фляжки и, промочив горло, ответил:
- Поэтому я и живу долго, что должен ещё при жизни ответить за тот грех, и обречён, в дальнейшем восстанавливать династию Россмузийских царей. Пока ж я этого не сделаю, буду жить, и томиться впредь. А... не как вода!