Впереди в мареве было видно озеро, окружённое пальмами. Но именно из-за того, что было видно целое озеро, а не жалкий ландшафт оазиса, никто не поверил, но все с надеждой поехали вперёд.
Вместо пальм были высокие острые скалы, вместо озера солончаковое дно, но в середине был оазис. Клочок, который ветер почти занёс песком. Немного травы, кустарника, и почти в середине, меж камней, лужица. Вода была горьковатой. Однако напились сами и напоили хоть и без охоты пивших лошадей. Решили остаться здесь до сумерек, чтобы ночью продолжить путь. Степан отдохнул и продолжил рассказывать.
-----------------------------------------------
Вернувшись к себе, я обошёл все дома крестьян, и спросил чего им надо. У кого был плохой дом - справляли дом, надо корову - давал корову. До смуты проводил такую политику по всей Россмузии, но доделать не успел. Теперь решил попробовать дома. Ведь если не драть семь шкур, а наоборот давать, то и работать крестьянин будет с охотой и платить оброк ему будет чем. Мои крестьяне богатели - не солгу - богател и я. На деньжата прикупил я пару сёл у одного разорившегося помещика и ввёл там такую же систему.
Год проходил за годом. Сын мой названный рос, и я его учил премудрости житейской. Показывал ему, как хлеб добывается, кем, напутствовал с добром относиться к земле и мужику, что её обрабатывает. Летом, осенью, зимой и весной показывал природы чудеса, растения, птиц и зверей. По весь год различные крестьянские забавы после трудов праведных.
Не успел я и глазом моргнуть, как сыну Василию исполнилось пятнадцать, ну а мне в это время семьдесят пять! До таких годов я и не думал дожить.
Но вот в один день заметил я, что сын понурен, невесел, задумчив, на улице чуть ли не сутками пропадает.
Однажды я подсел к нему и спросил:
- О чём печаль, Вася?
Разрыдался он и, проплакавшись, объяснил:
- Люблю я, батя, девушку из соседнего с нашим селом поместья и она меня, да только не ровня мы. Она боярская дочь, а я сын помещичий!
- Не грусти, Вася, будет тебе свадьба, вот те свят!
Перекрестился я, и прежде чем уйти, спросил юнца:
-Как фамилия боярина?
- Борозовский, отче.
Взял я посох и пошёл в гости к старому знакомцу. От давнишнего мятежа остался он один в живых.
Чуть возвращаюсь. Я ушёл в глубинку Россмузии, и поэтому катастрофы меня не коснулись, но я знал, что творится вообще в отечестве. Пять бояр стали править и вскоре возбудили не токмо в народе, но и средь знатных людей ненависть, и навлекли на себя гнев людской. Из той каши вылез лишь один боярин Борозовский и удрал в глубинку с глаз долой. На трон же Россмузии по решению Земского собора выбран был новый царь к старой династии непричастный. Был я уверен, что сия новая династия вымрет, так как нередко из столицы доносились вести о смерти того иль иного её представителя.
Терем боярина Борозовского Ивана Евстигнеева стоял недалече и добрался я до него вскоре. Боярину просил доложить, что пришёл Степан Борчаков Матвеев рассказать тайну. Боярин меня принял быстро.
- Ну что за тайна? - спросил он.
Это был солидный старик с плешью и высоким лбом, немного полный, с бородой почти седой. Из-под бровей блестели умные глаза. Словно у крестьянина тёмные заскорузлые руки лежали тихо и неподвижно на столе. Вероятно, немного времени тому назад он их отморозил, но не настолько, чтобы они были вовсе мертвы.
- Честь и хвала дому сему! - поприветствовал я, наперёд крестясь на икону.
- Не ожидал увидеть тебя, Степан Борчаков. Насолил ты нам хуже некуда.
- Да, боярин, страшно я вам отомстил - страшнее смерти. Но грех принял. Но пришёл я к тебе не затем, а за невестою!
Боярин на меня так глаза и выпучил:
- За невестой. За кого ты хочешь сватать. Не ужель за сына своего, полу холопского? Да я за царевича её отдам!
- Отдашь за царевича - это точно! - согласился я. - И я тебе в том помогу, вот крест святой!
- Ты?! - воскликнул он с усмешкой.
- Я. Только вот нужна мне клятва твоя. Чем поклясться ты можешь? Слушай, боярин, если ценой клятвы сохранишь тайну, быть твоей дочери за царевичем замужем.
- Какую ж клятву хочешь?
- Стары мы с тобой, Иван Евстигнеев, потому спрос скоро. Клянись на бумаге спокойствием души своей, что не выдашь тайны.
Боярин подумал, но решился. Написал бумагу: "Клянусь спокойствием души своей, что не выдам тайны, полученной от Степана Борчакова Матвеева". И подписался, и печать приложил, а затем отдал мне.
Улыбаясь, сказал ему:
- Василий то не сын мне, а пасынок. Сын же он царский. Царя Алексея II младший!
У боярина выпучились глаза.
- Не видели вы, как я, что сделал. Взял я младенца из колыбели и провел ножом по пеленам лишь, а не убил. Кровь же с ножа была прежних жертв, а не его. Положил я младенца в чашу и унёс. Вы же, думая, что я ограбил царскую комнату, чаши не досмотрели и истинного наследника выпустили.
Наконец Борозовский, облизнув губы, очнулся и спросил:
- А правда ли это?
Я встал на колени перед иконой Господа и, перекрестившись, сказал:
- Клянусь спасением души!
Дал я страшную клятву и поверил боярин ей. Если уж такому не верить, то чему? Написал он грамотку: "Отдаю мою дочь Светлану за Василия, сына Степана Матвеева и если случится смерть моя никоим образом препятствий браку не чинить. То моя воля". Подписался и печать поставил, после чего бумагу мне отдал.