Его слова высекают у меня искры возмущения.
– Ты думаешь, это так легко? Я подпишу контракт, кто-то другой займет это здание – и все сразу пройдет?
Дэниел издает протяжный вздох.
– Нет, я вовсе так не считаю. Я знаю, через что ты прошла, и знаю, что есть причины, заставляющие тебя этот дом беречь. Но ведь тебе и не придется полностью расстаться с собственностью и со всем, что с нею связано. Хотя, если честно, я не уверен, что потребность держаться за этот дом приносит тебе пользу.
Я угрюмо смотрю на френч-пресс, кляня про себя Дэниела. Ну почему его угораздило позвонить именно сейчас, когда мне так хорошо удавалось притворяться окаменевшей.
– Я не хочу сейчас об этом говорить.
– Просто пообещай мне, что ты об этом серьезно подумаешь.
Я тяжело вздыхаю, уставшая выслушивать его уговоры и нападки.
– Ладно, хорошо.
– Хорошо – в смысле, ты согласна на аренду?
– Хорошо – в смысле, я подумаю.
– Я завтра тебе перезвоню.
– Не завтра, – резко возражаю я. – Послезавтра.
– Годится. Позвоню послезавтра.
Я наконец вешаю трубку и возвращаюсь к своему остывшему кофе. Придется делать все сначала. Вытягиваю поршень и опрокидываю тепловатую жижу в раковину. Я знаю, что Дэниел искренне печется о моем благе, причем не только потому, что я ему плачу. Однако в моей истории имеются отдельные детали, которых не знает даже он. Те, что я спрятала от всех и навсегда. После стольких лет – какое все это имеет значение? Люди вроде меня – такие, как все Руссель, – вымирающий вид. Наш дар мало что значит для мира, который больше уже не верит в магию.
На протяжении поколений история нашей семьи была своего рода частью conte de fée – волшебной сказки. Хотя, пожалуй, слово «сказка» не вполне хорошо подходит: в сказках предполагается счастливый конец. Тут скорее речь о небылицах, задуманных как поучительные истории. Об уроках, призванных научить нас жизни и ее последствиям. И за долгие годы как раз возможные последствия род Руссель познал в самой полной мере.
Таких, как мы, называют по-разному. Цыганки, ведуньи, белые ведьмы, шаманки. Где-то нас называют еще и ворожеями, провидицами, хотя мне никогда не нравилось последнее название. Возможно, потому, что оно навевает скорее образ ловких мошенниц, норовящих выудить у ничего не подозревающего прохожего из кармана несколько пенни, образ шарлатанок с их фальшивой магией и вульгарным позерством, сколачивающих себе деньги и раздающих направо-налево банальности. Мы к этим людям совсем не относимся. Для нас наше Дело священно, это призвание свыше.
Во Франции, откуда я родом, мы – les tisseuses de sort, ткательницы заклинаний, что, на мой взгляд, ближе всего к истине. Мы обладаем известными умениями, даром обращаться с определенными вещами, как некоторые – с амулетами и травами, с картами и камнями. Только в нашем случае это – игла и нить. Сейчас нас осталось уже совсем немного. По крайней мере, немного таких, кто зарабатывает на жизнь своим особым ремеслом. И все же кое-кто из нас, ткательниц, еще остался – главное знать, где такую найти. Было время, я тоже являлась одной из них – как моя Maman, и как когда-то ее мать, – когда жила на узкой, извилистой улочке Парижа, в той части города, что в народе прослыла «кварталом мастериц».
Мы были там известны как семья Руссель, являясь мастерами по пошиву платья. А говоря точнее и современным языком – дизайнерами свадебного платья, но с одной специфической особенностью. Невесте, которая под венец наденет платье от Руссель, гарантировано замужество со счастливым финалом. Мы – избранные. Так, по крайней мере, гласит семейная история. Мы – служанки La Mère Divine – Великой Божьей Матери. И, как и всем служанкам, нам полагается довольствоваться одинокой судьбой, жертвуя своим счастьем на благо людей. Подобно святым католическим сестрам – «черно-белым изваяниям», как называла их тетушка Лилу, – нас с ранних лет учат тому, что счастливый финал предназначен для других.
Maman утверждала, что это особый дар. Хотя, оглядываясь назад, я вовсе не уверена, что он стоит такой цены. И – да, цена за него всегда была немалая. Владеющему магией неизменно за это чем-то воздается – определенными лишениями и ограничениями. И все Руссель слишком хорошо уяснили свою плату за неповиновение.
На всех нас некогда была наложена порча, maléfice, – проклятие, передаваемое из поколения в поколение, – за то, что одна из нас, какая-то неразумная Руссель, чье имя давно уже всеми забыто, использовала свою магию, чтобы увести мужа у другой женщины, нарушив тем самым главную заповедь нашего учения: не причини зла.