Я содрогнулся. Если смерть неприятна Амине, молодой женщине, почти не знающей вкуса жизни, то для меня, познавшего жизнь, она невыносима.
- А французы? - воскликнул я.- Ты думаешь, они тебе позволят убить кого-нибудь без суда?
Башир надменно усмехнулся:
- Я хозяин в этом доме и знаю толщу его стен. То, что здесь происходит, не дойдет до слуха французов. Но я получил хорошее образование. Я придумал способ развлечься по способу праотцов. Но и это не дойдет до слуха французов.
Он обмахнулся веером и сказал Амине:
- У смерти есть время. Она может и подождать. Что значит для смерти переждать тысячу и одну ночь? Такова моя воля. Прежде чем привести тебя, твой дядя меня заверил, что ты дышишь прелестью рассказов, как ветер дальних пустынь. Хорошо! Пока ты мне будешь рассказывать сказки, которых я не слышал никогда, - ты будешь жить. В ночь, когда твой рассказ оборвется, ты должна будешь умереть. Так говорю я!
Волосы мои встали дыбом. Пренебрегая мной, настоящим поэтом, он заказывает тысячу и одну новую сказку не мне, а ей, женщине, ребенку. Теперь мы оба погибли.
Башир разгадал игру моего лица и разразился презрительным смехом:
- Посмотрите-ка на отца поэтов и сводников! Он не прочь бы стать на место рассказчицы! О Ибрагим, сын Салиха, я слышал твои стихи и скажу тебе, что, позволь я тебе рассказывать хоть одну ночь, заря застала бы вас обоих с шелковой петлей на шее. Оцени мою милость и радуйся.
Он поднялся и сказал вооруженным слугам:
- Слово мое твердо! Уведите их обоих до наступления ночи!
6
Случилось так, что жизнь моя повисла на кончике женского языка. Йя хасра! Жизнь моя зависела от самой предательской вещи в мире - от женского языка. Но долгое время все шло как будто хорошо. Хотя я боялся, что первое же утро застанет меня в объятиях гурий, я пережил не только первый рассвет, но и многие другие. Да, прошло больше девятисот ночей, но Амина все изощрялась в выдумывании сказок, заворожив слух Башира, чье имя да будет проклято! Как мастерица, ткущая ковер, подбирает красные, желтые и белые нити и сплетает их в пестрый запутанный узор, так она переплетала нити бесчисленных повествований, изумляя и опутывая Башира. Он то и дело пытался предвосхитить рассказ и крикнуть: "Я это знаю", но оставался в дураках девятьсот девяносто девять ночей. Она рассказывала о султане и тридцати пяти визирях, о пяти окаменевших братьях, о джинне и гранатной косточке и еще многое, что не упомню. Хоть сам я поэт, а она ни в какой степени, я не мог временами отказать ей в снисходительном одобрении. Но, по счастливой скрытности моего характера, я ничем не выдал своего мнения. А сегодня, когда солнце сникло за крышей домов Хадбина, наступила девятьсот девяносто девятая ночь и дар рассказчицы иссяк. Прежде чем солнце взойдет в тысячный раз, я, Ибрагим, сын Салиха, буду, по всей очевидности, мертв.
Но если смерть неприятна молодой женщине, еще не познавшей вкуса жизни, то мне, человеку, побывавшему в цивилизованных странах и знающему жизнь, она просто нестерпима.
7
Амина сказала:
- Так, о владыка жизни и смерти моей, кончилась история двух окаменевших принцев. Но и история трех братьев и кандахарского коврика много поучительнее. Если ты разрешаешь мне еще пожить, я тебе ее расскажу. До рассвета есть еще время.
Башир сказал:
- До сих пор все твои сказки я слышал в первый раз. Можешь жить, пока выпрядаешь нить новизны. Продолжай. Амина сказала:
- Слушай! Однажды халиф Харун аль-Рашид ходил по Багдаду, присматриваясь, как живут люди. С ним был визирь Джафар и главный евнух Месрур, и все трое были одеты купцами, приезжающими в Багдад из Мосула и Басры. Долго блуждали они по улицам и встретили в переулочке трех бедно одетых людей. У одного не было рук, у другого ног, а у третьего глаз. Безногий висел на плечах у слепого и безрукого. Они шли переулочком и громко кричали: "В единении сила! Подайте нам милостыню во имя Аллаха и пожалейте нас ради кандахарского коврика!"
Халиф и спутники его изумились при виде этих людей. Повелитель правоверных велел Джафару дать трем нищим цехин. Даяние принял безногий и, призвав благословление неба на дающего, обратился к слепому и безрукому: "Слушайте, Али и Акбар! Купцы, ради милосердого Бога, дали нам милостыню. Поблагодарите их и попросите у них сострадания именем кандахарского коврика".
Слепой и безрукий громко поблагодарили за милостыню и прибавили: "Пожалейте нас ради кандахарского коврика и вникните в корень наших бедствий!.."
Услыхав это, повелитель правоверных загорелся любопытством и сказал Джафару:
- Вели им прийти ко мне завтра во дворец. Мне не терпится узнать, что это за люди, что за история с ковриком и в чем корень их бедствий.
Так и случилось. Наутро трое нищих пришли во дворец к халифу. Безногий висел на плечах у слепого и безрукого. Повелитель правоверных наскоро закончил все дела и позвал в тронную залу нищих, чтобы они рассказали ему, что они за люди и какой такой коврик повинен в их злоключениях. Заговорил безногий и сказал:
История безногого нищего
Знай, о солнце правоверных, что мы трое братьев по имени Гассан, Али и Акбар. Мать наша, благочестивая мастерица ковров в Кандахаре, воспитала нас в Божием страхе. Я мечтал стать воином, потому что видел, как все трепещут перед воином, когда он выхватывает меч. Али хотел стать купцом, потому что видел, как все склоняются перед туго набитым кошельком. Брат мой Акбар надумал стать астрологом, потому, говорил он, что война, и торговля, и вся суета земная текут по воле созвездий и что истолкователи звезд могущественнее купцов и воинов. Но мать наша была бедная женщина, и соседи сомневались, что мы станем чем-либо другим, а не нищими. К этому, думали они, у нас самые большие задатки. Но благочестивая мать неустанно нам повторяла: "О Гассан, Али и Акбар, запомните одно: вы трое - одной крови. Держитесь согласно - добьетесь богатства и могущества. Но если союз ваш ослабнет, вам будет худо!"
- Однажды вечером шел по улице дервиш. Он просил милостыни именем милосердого Бога, но город кишел святыми и нищенствующими монахами, собиравшими милостыню во имя Божие. Завидя дервиша, люди захлопывали двери, лишь бы не слышать его воя. Только наша добрая мать не захлопнула дверей, потому что зрение ее помутилось над тканьем и заметила она дервиша, когда тот стоял уже в дверях. Когда дервиш протянул чашу за подаянием во имя милосердого Бога, мать наша сказала: "Денег, дервиш, у меня нет, и съестного ничего не найдется в доме. Но вот ковер, возьми его. Я соткала его в семь дней из желтых, белых и красных нитей и нынче вечером собиралась его продать, чтоб купить хлеба и масла. Возьми его и, когда будешь на нем молиться, вымоли и для меня что-нибудь хорошее!"