Изгнанные арабы уселись полукругом на земле вокруг станции. Они поджидали поезда, который со скоростью шестнадцати километров в час должен был подойти к Айн-Грасефии и с той же скоростью, если будет на то Божия милость, проследовать дальше. Они были из священного города Кайруана, чьи триста мечетей и бесчисленные святые гробы соперничают с Меккой, Мединой и Иерусалимом. Для удобства паломников в Кайруан ведет боковая ветка до Айн-Грасефии. Айн-Грасефия лежит на железнодорожной магистрали, соединяющей побережье с пустыней; здесь встречаются поезда из Хеншир-Суатира к побережью и из Кала-Сгира в пустыню. И тот и другой поезд давным-давно должны были подойти. Однако их еще не было. Это ничего не значило. Где-нибудь под головокружительно пустыми небесами, по кактусовым пескам они ползли к Айн-Грасефии. Мектуб! Все предначертано, и, когда исполнятся сроки, поезда подойдут и отойдут. Мектуб! Все предначертано! Кому какое дело до опоздания? Никому, разве только нетерпеливым европейцам: им не сидится долго на месте, и в самом сердце Туниса они заказывают пиво.
Поджав ноги, паломники внимательно созерцали двух соплеменников, игравших в "киббиа" - игру, напоминающую шашки; атрибуты этой игры были еще проще, чем ее правила: играли на голой земле камешками и шариками из верблюжьего навоза. Иные паломники, закутавшись в бурнусы, спали в горячей пыли. Какой-то богач из Эль-Джеффа, бормоча, перебирал четки, купленные в святом Кайруане. То были драгоценные четки: бусинки желтого янтаря чередовались с бусинками темно-коричневой душистой амбры, добытой из пота исхлестанной дикой кошки. Четыре еврейских коммерсанта с тунисского базара совершили паломничество в Кайруан по мирским соображениям. Они показывали друг другу закупленные ковры, взаимно хулили свои покупки и, выпрямляясь, как листья морских кувшинок, в восемь рук беседовали о том, сколько можно взять за ковры с туристов.
Из-за прилавка вышел хозяин с тремя стаканами. По всем вероятиям, до него дошли темные слухи о гигиенических требованиях, предъявляемых европейцами, ибо прежде, чем подать стаканы, он протер их внутри сомнительно чистыми пальцами. Толстый посетитель смотрел на него с отвращением, равномерно распределявшимся между стаканами, их содержимым и ландшафтом.
- Не правда ли, - сказал один из друзей, - самый прекрасный вид на земле выигрывает от гостиницы на переднем плане?
- Гостиница? Вы называете это гостиницей? Я назову ее - нет, лучше я молчу, как мне хочется ее назвать. Вид? Вы называете все это видом? Что это за страна? Что мы, собственно, здесь делаем?
- Мы совершаем увеселительную поездку, - разъяснил ему приятель.
- Увеселительную поездку? - негодующе крикнул толстяк.- Отец небесный! Вот так увеселительная поездка!
- Почему же нет,- рассудил второй приятель,- поскольку вы честно ведете ваши дела...
- Мои дела? - крикнул толстяк, обращаясь к пустыне, поверх босоногого сброда паломников.- Хотел бы я видеть человека, который сумеет здесь вести дела! Да к тому же еще честно!
- Вы правы,- заключил первый приятель.- Деловые перспективы здесь очень скромные; вот почему мы должны рассматривать нашу поездку как увеселительную.
Толстяк поднял стакан лимонада, словно собирался его выпить, поставил его обратно и подозвал хозяина.
- Послушайте,- сказал он с резким английским акцентом.- Долго ли еще нам ждать проклятого поезда?
- Какого поезда, сударь?
- Туда... как называется эта станция?
- В Хеншир-Суатир?
- Да, как будто она называется так. Скоро ли будет поезд?
- Поезд должен был прийти уже час тому назад. Никто не знает, когда он придет, сударь!
Толстый посетитель обменялся с друзьями взглядом, подчеркнувшим слова: никто не знает!
- А сколько езды до Хеншир-Суатира?
- Приблизительно пятнадцать часов. Но бывает разно. Дорога предназначена главным образом для туземцев.
Толстяк бросил в сторону приятелей еще один взгляд, замкнувший в кавычки: пятнадцать часов.
- А местность по дороге так же прекрасна, как эта?
- Нет, сударь, под конец это настоящая пустыня.
- А если проехать пятнадцать часов в вагоне и через пустыню добраться до Хеншир-Суатира, есть там, по крайней мере, ресторан?
- Да, сударь.
- А напитки там какие-нибудь есть? Человеческие напитки, не кофе и не лимонад? Скажите, есть там что-нибудь?
- Нет, сударь.
Толстый посетитель умолк и окаменел, как статуя. Кофейщик обратился к его друзьям.
- Господа в самом деле едут в Хеншир-Суатир? - спросил он недоверчиво.
- Нет, мы едем дальше. Мы едем до конца железной дороги. В оазис внутри Сахары.
- В Тозер?
- Да, в Тозер. А далеко ли от Хеншир-Суатира до Тозера?
- Нет, сударь, не особенно далеко. Всего семь часов, если поезд не задержится в Метлауи.
Оцепеневший толстяк встрепенулся. Он поднял стакан, прополоскал лимонадом рот, выплюнул питье и поставил стакан обратно, чуть не разбив его о каменный стол. Он собирался высказать все, что накипело у него на сердце, но в эту минуту произошло событие, сообщившее мыслям его иное направление.
2
Какой-то узел появился вблизи их стола, обыкновенный белый узел, откуда торчала бритая голова в тюрбане и две длинные голые ноги. По сторонам кривого и заостренного, как сабля, носа пылали фанатически упрямые, ястребиные глаза. Лицо было коричнево-пергаментное, с выдающимися скулами, лишенными даже намека на мясо, - как бы расклеванное коршунами. Всклоченная борода философа обрамляла нижнюю часть лица. Если человек походил на мусульманского философа, то костюм его напоминал, скорее, сильно потрепанное полное собрание сочинений философа - настолько потрепанное издание, что ему впору было вернуться в вальцевальную машину. Никто из пилигримов даже отдаленно не был похож на эту груду тряпья. Человек расстелил на земле красно-бело-желтый коврик, опустился на него и приступил к молитве. Зараженные его примером, купцы и паломники тоже начали молиться. Они припали к земле там, где каждый стоял: иные против самого станционного входа, другие на рельсовом пути, и под знойным солнцем Айн-Грасефия огласилась хвалой Аллаху. Молитва кончилась. Араб в тряпичном мешке в последний раз коснулся лбом коврика и, поджав под себя ноги, уставился на европейцев. Из какого-то тайника своей одежды он вытащил мешок и высыпал его содержимое на молитвенный коврик. Европейцы с любопытством следили за его движениями. Теперь он чертил на песке какие-то фигуры и пентаграммы и что-то бормотал в пространство.