– Чего вообще? Чего он мне сделает? В угол поставит?
– Я гляжу, ты, пацан, не догоняешь. Он может разбудить Могучего и стукануть ему – тогда всем мало не покажется! Мы с тобой нарядно гуляем, пока Могучий спит. А когда он просыпался в прошлые разы – такие шмоны устраивал: туши свет да выноси мебель! И алфавит менял, и букву «ять» к чертям собачим на помойку выбросил, наших вообще столько полегло, что зашибешься считать. Хотя ихних – он кивнул в сторону Лексина – тоже не пожалели. Даже «Слово о полку Игореве» не пощадил: со всех сторон обскубал да обрезал. Оно еле ноги унесло! Давно это было, а мои уши, по которым Могучий накостылял, до сих пор болят!
– Так «Слово о полку» – это же памятник! – удивился Пафос.
– Это для тебя, молокососа, оно памятник. А для меня – такая же мелочь пузатая, как и ты. Хотел я как-то своих пацанов туда пристроить, в «Слово о полку», то есть. Думал: схоронятся они там среди лексинских, и будет у них знатная нычка. Так Лексин, гнида, побежал к Могучему, растолкал его и настучал. Меня тогда Могучий надолго на дальние полки задвинул, хотя я, между прочим, тоже права имею! – Сленгер гордо расправил плечи. – Так что, сынок, на этот раз придется отвалить – целее будем.
Пафос нехотя отошел от занавеса, Любовь проскользнула на сцену, благодарно взглянув на Лексина. Пафос зашипел от злости, с силой ударил по подносу с напитками, который с трудом удерживала в худеньких руках Первая. Бутерброды рассыпались по полу, разбитые стаканы громогласно охнули веселым звоном.
– Да, ладно, не кипишуй! – принялся успокаивать своего воспитанника доктор Сленгер. – Всё путем! Она все равно долго не продержится. Ну, нашелся один дурик, который ее вспомнил, но остальные-то дружно его загнобят. Потому что она – это что? – он обратился ко всем своим воспитанникам, столпившимся возле расстроенного Пафа.
– Пафос! – дружно заржали долговязый Дык Этто, гнусавый Аццтой и кривозубый, губастый, как корова, Пипл Хавает.
– Не кисни, пацан! Дай пять! – Аццтой цыкнул слюной через выбитый зуб, – нас пипл сильно напрягает, вкалываем по полной без продыха, пусть она один разок тоже пошарашит. Все равно сама загнется, как ее эта подруга... черт, все время забываю, как ее звали!
– Нежность? – чмокнул мокрыми губищами Пипл Хавает.
– Да нет! Нежность еще в прошлом году где-то в болотах гикнулась. Еще одна у нее была, нудная такая, тягомотная, прям тошниловка.
– Верность? – предположил Дык Этто.
– Во! Она самая! – обрадовался Аццтой. – Помню, я ее раз по всей сцене гонял. Пипл ржал, аж пузо надрывал!
Пафос слегка расслабился, краска гнева начала постепенно сходить с его лица.
– А у нее по ходу еще сеструха двоюродная была, – вспомнил Пипл Хавает. – Такая вся на понтах, как на рессорах – Любовь К Родине.
– Эту я сам лично, вот этой рукой прибил. Причем в первую очередь и навсегда! – Пафос продемонстрировал всем присутствующим холеную руку, унизанную перстнями.
Пятая, вздыхая, смотрела на них. У Слов была такая интересная жизнь! Их любили зрители. Кого-то большое, кого-то меньше. Некоторых вон даже и подзабыли, как слова "сударыня" или "голубушка". Но всё равно им лучше, чем цифрам – безмолвным слугам, которые жили где-то на задворках сцены и смысла. Их тоже вызывали, но никто не любил. Бухгалтеры, математики, статистики, ученые – все они требовали от чисел безмолвного, преданного служения, но в ответ – ни любви, ни благодарности.
Пятая открыла томик Николая Гумилева, заложенный конфетным фантиком на любимой странице. Чуть помедлила, раздумывая: не съесть ли ей шоколадку? Она посмотрела вниз. Пышные формы туго натягивали юбку в горошек, но, с другой стороны, шоколадка была очень вкусной. А жизнь прислуги такой безрадостной! Разве можно лишать себя маленьких радостей жизни?
Пятая развернула яркую обертку, откусила кусочек, счастливо зажмурилась и прочла любимые строки:
..И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя.
Слово проплывало в вышине.
Пятая взволнованно поправила пышную челку. Вот оно! Теперь о ней! О них всех – безмолвных слугах! Наконец-то хоть кто-то поблагодарил!
...А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.