«Что он для меня значит? Его сердце было разбито задолго до того…»
– Да, – повторила Эсменет. – Ты был моей жизнью. – Она посмотрела на Ахкеймиона устало, а не гневно, как хотела. – А он стал моим миром.
Она бросала взоры на широкую равнину его груди, спускаясь по ложбине живота к мягкому золоту лобка, где находила его суть, сияющую в соблазнительном полумраке между простыней. Он казался ей необъятным, когда она ложилась щекой на его плечо. Как новый мир, манящий и пугающий.
– Я виделась с ним вечером.
– Я знаю. Ты сердилась…
– Не на него.
– На него.
– Но почему? Он ведь просто любит меня, и больше ничего!
– Мы предали его, Эсми. Ты предала его.
– Но ты говорил…
– Существуют грехи, Эсми, которые даже Бог не может отпустить. Только обиженный.
– О чем ты говоришь!
– Я говорю о том, почему ты на него злишься.
С ним всегда было так. Он всегда говорил о том, что находится вне человеческого разумения. Словно Эсменет – как любой другой мужчина, женщина, дитя – каждый раз просыпалась, чтобы ощутить себя выброшенной на берег, и только он мог объяснить, что случилось.
– Он не простит, – прошептала она.
В его взгляде была какая-то нерешительность, необычная для Келлхуса и потому пугающая.
– Он не простит.
Великий магистр Багряных Шпилей обернулся. Он был слишком ошеломлен, чтобы скрыть изумление, и слишком пьян, чтобы вполне выразить его.
– Ты жив, – сказал он.
Ийок молча застыл на пороге. Элеазар обвел взглядом битую посуду и остывающие лужи кроваво-красного вина. Его глаза побагровели. Он фыркнул не то насмешливо, не то с отвращением, затем снова повернулся к балюстраде. Оттуда открывался вид на дворец Фама, сумрачно и загадочно возвышавшийся на холме.
– Когда Ахкеймион вернулся, – процедил он, – я решил, что ты мертв. – Он наклонился вперед, потом снова оглянулся на призрак. – Более того. – Он поднял палец. – Я надеялся, что ты мертв.
– Что случилось, Эли?
Элеазар был готов рассмеяться.
– А ты не видишь? Падираджа мертв. Священное воинство вот-вот выступит на Шайме… Мы попираем стопой выю врага.
– Я говорил с Саротеном, – бесстрастно сказал Ийок, – и с Инрумми.
Протяжный вздох.
– Тогда ты знаешь.
– Честно говоря, мне трудно в это поверить.
– Поверь. Консульт действительно существует. Мы смеялись над Заветом, но на самом деле сами были шутами.
Долгая укоризненная тишина. Ийок всегда призывал серьезнее относиться к Завету. И понятно, почему… теперь понятно. Они полагали, что Псухе – лишь тупой инструмент, слишком грубый и не способный сделать ничего опасного вроде этих… демонов.
«Чеферамунни! Сарцелл!»
Перед его мысленным взором возник скюльвенд, окровавленный и величественный, поднимающий безликую голову демона для всеобщего обозрения. Элеазар услышал рев толпы.
– А князь Келлхус? – спросил Ийок.
– Он пророк, – тихо ответил Элеазар.
Он наблюдал за Келлхусом. Он видел его после снятия с креста – видел, как тот сунул руку себе в грудь и вырвал свое проклятое сердце!
«Какой-то фокус… иначе быть не может!»
– Эли, – начал Ийок, – наверняка это…
– Я сам говорил с ним, – перебил его магистр, – и довольно долго. Он истинный пророк, Ийок. А мы с тобой… что ж, мы прокляты. – Он скривился в болезненной усмешке. – Еще смешнее, что мы, похоже, оказались не на той стороне.
– Прошу тебя! – взмолился его собеседник. – Как ты можешь…
– О, я знаю. Он видит то, что способен видеть только Бог.
Магистр резко повернулся к глиняному кувшину, схватил его и встряхнул в надежде услышать красноречивый плеск вина. Пусто. Элеазар бросил кувшин в стену – вдребезги. Он улыбнулся Ийоку, застывшему в изумлении.
– Он показал мне, кто я есть. Ты знаешь эти мыслишки, эти догадки, что крысами шныряют у тебя в душе? Он ловит их, Ийок. Он ловит их и держит перед тобой за шкирку, а они верещат. А он называет их и объясняет тебе, что они значат. – Элеазар снова отвернулся. – Он видит тайны.
– Какие тайны? О чем ты, Эли?
– Ой, да не бойся. Ему плевать, трахаешь ты мальчиков или удовлетворяешь себя ручкой от метлы. Это тайны, которые ты прячешь от себя самого, Ийок. Вот в чем дело. Он видит… – Магистр поперхнулся, посмотрел на Ийока и рассмеялся. Он чувствовал, как по его щекам катятся горячие слезы. Голос стал хриплым. – Он видит, что терзает твое сердце.
«Твоя школа обречена по твоей вине».
– Ты пьян, – раздраженно сказал приверженец чанва.
Элеазар поднял руку и сделал широкий жест.
– Пойди и сам с ним поговори. Он вывернет тебя наизнанку и найдет под твоей шкурой не только мясо. Увидишь.