По этой улице сегодня несли два гроба, а впереди шел не кто иной, как сам глава ангельской стражи. По его щекам текли слезы, но лицо оставалось непроницаемым. Сегодня он хоронит две пустые коробки, на табличке по его заказу выбьют слащавое «Линаэла и Эммануэль единственные и любимые дети архангела Михаила, крестники ангела Кассиэля и верные подданные Саваофа». Ангела выводил из себя весь этот карнавал, как можно так просто бросить их, не искать, если тел нет, то и причин считать их мертвыми, тоже нет. Как можно так просто отказываться от «верных подданных». Разве они не являются для Него такими же детьми, как и остальные, или Он готов всех бросить в мясорубку, а после забыть? Для Кассиэль это был сильнейший удар, он скорбел больше, чем другие. Ангел оставался последним близким человеком в Раю для Линаэлы, а теперь выясняется, что ее брат все это время был изгнанником, ему нужна была помощь, он был там совершенно один. Из-за этих мыслей в Кассиэле нарастала черная и страшная злоба, он был готов прямо сейчас развернуться и побежать к Светлому, сказать все, не боясь, что это будут последние его слова. Его останавливало лишь то, что если он так сделает, он не сможет приложить все усилия на их поиски и выяснение реальной причины пропажи Линаэлы и ее брата.
Но была и еще одна причина. Кассиэль считал виноватым в смерти Линаэлы еще и себя. Не поймай он ее на пути к вратам на Иию, не расскажи ей правды о том, что гробница разбита, не соври он ей, что сам это видел и что Анджело собирается сжечь Бродячую Церковь, ничего бы этого не было. Почему он ей не сказал, что ей нужно бежать подальше от Рая и Белого Города вместе с демоном и подопечной? Увы, история не терпит сослагательного наклонения и все безвозвратно испорчено. Теперь есть только путь вперед. И следующий шаг Кассиэлю был уже известен. Он уже много раз улавливал слухи о хранителях-шпионах, осталось только дождаться, когда вернется один из них и присоединиться. Больше терпеть такого отношения нельзя, нужно разрушить этот безумный цирк.
Кассиэль поднял глаза, процессия прошла через кладбищенские ворота, вступив на тропки некрополя.
В Пустоте Джоан выводила кладбищенские проулки, которые разрослись по Раю, как вены.
– Хотя я и совсем недавно был Земле Обетованной, но на кладбище я не ходил уже достаточно большой период. – Рыцарь немного задумался и продолжил. – Для людей большой. За это время эта часть Рая могла измениться и стать еще больше.
Демонесса кивнула и продолжила обширную работу. Агреас подписывала каждую нарисованную могилу, желая, чтобы этих ангелов хотя бы где-то помнили. Имена некоторых были нанесены на старый пергамент, а новых называл Нуаду. Джоан знала о краткосрочности памяти большинства райских жителей относительно своих павших братьев.
– А тут… – Нуаду указал дрожащей рукой на обелиск у самой окраины кладбища, вдали от остальных могил. Демонесса обернулась и посмотрела, словно сквозь шлем-лисичку, на рыцаря. – Это братская могила архангелов, их имен много и все они там. Не пиши – их помнят все. Помнят, как многие в последний раз пытались исправить ситуацию, образумить Отца, но натыкались на злобу и острые штыки. А после… – Нуаду запнулся, его голос застрял в горле, и он тихо с дрожащим писком постарался закончить. – После их скидывали в огромную яму. – Перед рыцарем стояла картинка из старого учебника. Глубокий провал за оградой кладбища, в котором лежат изуродованные Отцовской злобой мертвые тела. Они укрыты переломанными крыльями друг друга, а их слепые взгляды направлены в небо, их рты раскрыты в последнем крике.
– Мы их тоже помним. Каждого. Поименно. Был один архангел, который приходил ко мне и брату, просился забрать его в нашу армию. Помню, как он кричал, что Светлый потерял разум, что ему невозможно служить. С ним был парень с отрезанными руками, он бормотал что-то про свою мать. Я не знаю, как звали ангела, но помню имя архангела – Уриил. Мы не могли им помочь. Я до сих пор помню их лица, помню этот животный страх. Мне кажется, что если бы мы тогда их защитили, Землю можно было бы спасти. – Она отбросила перо, оставив небольшую кляксу на пустом месте в самой середине кладбища. Агреас рыдала навзрыд, ей было больно вспоминать Землю, которая принесла ей столько горя и столько радости. Больно понимать, что эти ангелы чувствовали то же, пытались остановить безумие, но оказались слишком слабы.
– Возможно, мне сложно понять вашу боль, но я очень сожалею. Никто и никогда не должен терять свой дом. – Звеня доспехами, к ней сзади легкой поступью подошел рыцарь, он обнял Джоан и положил свою голову ей на плечо. Из отверстий для глаз капали горячие слезы.
Сегодня на месте кляксы, которую нечаянно поставила Агреас, хоронили ангела-изгнанника и хранительницу, детей архангела Михаила. Рядом со склепом уже стоял Аниквиил. Он ждал скорбную процессию, склонив голову, среди белых каменных ангелов, светлых крестов и семейных склепов, цвета яблони и вишни. Архангел был в темно-лиловом костюме, он старался не смотреть в сторону приближающихся. Опустив глаза, он хватался за мелких ползущих насекомых, за светлые тени, за блики. Ему было стыдно посмотреть в глаза Кассиэля, он снова не смог сохранить то, что дорого для ангела. Аниквиил зажмурился, пытаясь вспомнить, зачем он это все затеял, это нужно было сделать, иначе он сойдет с ума от осознания того, что он натворил. Когда процессия подошла, он тихо наблюдал, как Кассиэль дрожащими руками открывает склеп. Ангел не смотрел на Аниквиила, он ожидал, что на него польется очередная демагогия о правильности выбора и праведности этих смертей, и готовился не слушать, не замечать. Ему было не до этого, Светлый прекрасно понял, кто освободил Анджело, и теперь начал мстить. Он словно посадил Кассиэля на кол, смертельно больно, но смерть пока не придет.
– Он не знает, но догадывается. – Шепнул архангел, схватив Кассиэля за локоть. Ангел удивленно поднял глаза на Аниквиила. Тот смотрел влажными глазами, полными страха, сейчас было хорошо заметно, что один из них на оттенок светлее, что придавало архангелу немного безумный вид. – После похорон иди к Дворцу, там никого не будет, ты должен кое-что увидеть.
Кассиэль кивнул на слова архангела и поднял голову. На светлом небе ярко светило солнце, совсем не по событию, но в склепе было прохладно и темно. Там пахло сыростью и, на странность, сиренью. Ее очень любила мать Линаэлы и Эммануэля, человеческая женщина, опоясанная добротой и светом, словно святая. Этот склеп был возведен Кассиэлем, чтобы не показывать малютке Лине черный обелиск и яму за ним, куда скидывали всех неугодных, на окраине кладбища, чтобы рассказывать ей о красоте матери и силе отца. Он даже и не думал, что ему придется принести сюда ее, хоть и пустой, гроб. На одной из стен был прикреплен скрижаль с портретом женщины. Линаэла была похожа на нее, как две капли воды. Те же большие синие глаза, струящиеся темные волосы, аккуратный маленький носик. Кассиэль провел по скрижалю рукой, принося безмолвные извинения этой деве, и кивком указал носильщикам на два алтаря, стоящих у противоположной стены. Дети вернулись к своей матери. Ангел махнул рукой:
– Можете расходиться, поминок не будет. – Когда все вышли, Кассиэль сполз по стенке на холодный мраморный пол обнял свои колени и заплакал, не находя ответа на простой вопрос: «Что же делать дальше?»
– Тебе нужно быть сильным, – тихо произнес Аниквиил и скорбно посмотрел на ангела, выходя. Он кивком поздоровался с мальчиком, который стоял на входе и держал табличку. Он немного отстал от процессии, а теперь не решался войти, не хотел мешать скорби.
Кассиэль осторожно поднялся с пыльного пола и поправил венок на гробу Линаэлы, он осторожно провел рукой по крышке. В дверь склепа постучали, на пороге стоял Алоис, в руках у него была та самая злосчастная табличка со слащавой надписью. Кассиэль прошептал, забирая скрижаль:
– Я найду вас, и мы снова станем семьей. – Сказав это, он выпустил табличку, и она разбилась на тысячи кусков. Ангел посмотрел на оруженосца и отдал приказ. – Я сейчас по делам буду во Дворце, вернусь через полтора часа, приготовь мне глинтвейн, после того, как я приду, можешь без всяких вопросов отправляться домой, оставшийся день ты свободен.