Меню было на французском языке. И что бы вы думали? Луиза говорила на нем, как истинная парижанка. Поэтому я предоставил ей право выбора, надеясь, что она не обременит меня улитками, угрями и прочими деликатесами.
Наши напитки прибыли со скоростью, приближающейся к скорости света. По глазам официанта я прочел, что Луиза одержала еще одну победу.
Кто-то заиграл на пианино. Луиза замерла, и я опять увидел этот взгляд. Она просмотрела банки данных и выбрала правильный ответ.
--"Как время идет",-- сказала она.
--Твое здоровье, детка,-- откликнулся я, поднимая бокал.
Она осушила свой до донышка. Я, наверное, выпялился.
--Мне необходимо расслабиться,-- пояснила она.
Я махнул официанту. Он явно не сводил с Луизы взгляда; часть ее сияния, по-видимому, падала и на меня, поскольку бокал появился на столе моментально.
--Все правильно,-- одобрил я. Мне и самому не мешало расслабиться, но я потягивал виски мелкими глоточками.
Луиза устроилась в кресле немного боком, закинув руку на спинку и вытянув под столом ноги. По-видимому, чувствовала она себя вполне уютно, а выглядела еще прекраснее, чем днем. Она склонила голову к плечу:
--Что-то не так?
--Все так. Все замечательно. Ты только не сердись, ладно? Я не могу этого не сказать: ты так красива, что я изо всех сил стараюсь не глазеть на тебя, раскрыв рот.
Она улыбнулась, продемонстрировав свои ямочки.
--Я просто не верю своему счастью. С чего вдруг фортуна так благосклонна ко мне?
Улыбка слегка потускнела.
--Как это понимать?
--Ну, видишь ли, только слепому не ясно, что я нашел в тебе. Но я себе голову сломал, пытаясь понять, что ты нашла во мне?
Она как-то вся подобралась, улыбка исчезла, сменившись хмурой гримаской.
--Боюсь, ты оскорбишься, сочтя это жалостью. Но ты выглядел одиноким и подавленным. Ты был похож на человека, которому нужен друг. Мне он тоже нужен, а друзей у меня нет. Я хотела выкинуть из головы все, чего насмотрелась за день, и решила, что тебе это тоже не помешает. Но если ты...
--Погоди минутку. Извини, я не хотел...
--Нет уж, дай мне закончить. Я не делала тебе никаких одолжений. И не жду ответных услуг. Я не репортер и не любительница катастроф. И моя благосклонность не имеет никакого отношения к фортуне. Я-- это я, и если я приняла твое приглашение, то у меня были свои резоны. Я видела, как ты разделался с теми кретинами на пресс-конференции, я видела, как ты работаешь в поте лица, стараясь разгадать причины аварии, и мне захотелось узнать тебя поближе.
Она смерила меня холодным взглядом.
--Возможно, я ошиблась.
До сих пор мне и в голову не приходило, что она могла быть репортером. Но я не стал углубляться в раздумья. Я видел, что из-за своей подозрительности вот-вот потеряю нечто прекрасное.
--Не надо было мне этого говорить.
--Но ты сказал.-- Она вздохнула и отвела взгляд.-- Я, наверное, слишком уж сильно тебя отчитала.
--Я сам напросился.
--Сегодня был трудный день.
Луиза посмотрела на вторую порцию виски и заглотнула ее залпом. Я последовал ее примеру, надеясь, что она не переоценивает своих сил. Мало радости, если она надрызгается в стельку.
--Сколько тебе лет?-- спросила она.
--А ты не любишь околичностей.
--Это экономит время.
--Мне сорок четыре.
--Бог ты мой!-- сказала она.-- Так ты волновался, не слишком ли я молода для тебя? Ты над этим ломал голову?
--Отчасти.
--Мне тридцать три. Тебе полегчало?
--Да. Я думал, тебе двадцать шесть.
Я слегка покривил душой. С первого взгляда я дал ей много меньше, потом-- чуть больше. В среднем получалось двадцать шесть.
--Мне хотелось бы стереть последние несколько минут и начать все с начала,-- сказал я ей.
--Я не против.-- Она прикурила одну сигарету от другой. Это единственное, что мне в ней не нравилось, но нельзя иметь все сразу.
--Ты не ошиблась насчет меня.-- Признание далось мне, вопреки ожиданиям, довольно легко.-- Я одинок и подавлен. По крайней мере был. После встречи с тобой я чувствую себя гораздо лучше.
--Несмотря на кофе на коленях?
--Я имею в виду позже, на эскалаторе.
Она наклонилась над столом и коснулась моей руки.
--Я знаю, что ты имеешь в виду. Ненавижу аэропорты в чужих городах. Чувствуешь себя таким безликим и потерянным в толпе.
--Особенно в это время года.
--Да, верно. Все такие озабоченные. У выхода куда приятнее-- там люди встречаются, радуются друг другу. А в зале ожидания я работать не люблю. Все спешат, все нервничают, и с компьютерами вечные накладки. То заказ на билеты куда-то запропастился, то еще что-нибудь... Да ты и сам знаешь.
Я похолодел. А что если она все-таки репортер?
--Когда меня послали из кассы в ангар, я почти обрадовалась, представляешь? То есть после того, конечно, как мне пообещали, что там не будет трупов.
Я молчал. Если она хочет кровожадных подробностей, самое время перейти к расспросам.
--Но мы ведь условились не говорить о работе,-- сказала она.-Мне только хотелось бы понять, почему у человека, которому всего сорок четыре, такое грустное лицо.
--Я лепил его понемножку долгие годы. Но тебе это вряд ли будет интересно.
Именно об этом мы и проговорили до самого ужина: о моей жизни и тяжелых временах. Я пытался остановиться, но тщетно. Слава Богу, я хоть не плакался ей в жилетку, но что именно я плел после энного бокала, помню довольно смутно. Помню только, что о подробностях своей работы не распространялся, так что в каком-то смысле наш договор остался в силе. В основном я рассказывал ей о том, что работа делает со мной. И еще о том, как закончилась моя семейная жизнь. Как я просыпаюсь от страха перед падением с высоты. Как пробираюсь во сне по длинному темному туннелю, полному огненных вспышек.
Виски пошло нам на пользу. Когда официант принес еду, мы выхлестали уже Бог знает сколько порций, и я чувствовал себя на редкость легко и раскованно. Излив то, что годами копилось в душе, ощущаешь восхитительное облегчение.
Но увидев поставленные перед нами тарелки, я вдруг сообразил, что наш разговор был по сути монологом. Луиза участвовала в нем лишь парой внимательных ушей и таким же количеством сочувственных реплик.
--А тебе твоя работа нравится?-- спросил я. Она рассмеялась. Я поймал ее взгляд и не заметил в нем упрека.--Слушай, извини. Я, наверное, надоел тебе своей болтовней.
--Лучше ешь давай, а то остынет. Ты мне не надоел. Я же говорила: мне показалось, что тебе нужен друг.
--Ты говорила, тебе он тоже нужен. Боюсь, я не оправдал твоих ожиданий.
--Тебе необходимо было выговориться, и я польщена, что твой выбор пал на меня. Наверное, причиной тому послужило мое честное лицо или еще что-нибудь.
--Или еще что-нибудь.
Я почти забыл уже, как хорошо быть в ладу с самим собой, и я был ей благодарен. Пытаясь исправить свою оплошность, я попросил ее рассказать о себе, и она рассказала немного, пока мы ели.
Отец у нее-- денежный мешок. Она закончила художественный колледж где-то на востоке Штатов. В юности ей и в голову не приходило, что когда-нибудь придется зарабатывать себе на жизнь. Она вышла замуж за хорошего парня, который впоследствии оказался не таким уж хорошим. Она оставила его и попыталась добиться чего-нибудь своими силами. Но не получилось.
Как я понял, художника из нее не вышло. Она пришла в ужас, увидев, как трудно самой себя обеспечить, но к отцу возвращаться не захотела. Время от времени он шлет ей подарки, вроде той машины на улице, от которых у нее не хватает силы воли отказаться.
Она рассказывала свою историю бегло и без запинок и закончила перед десертом. На каждый мой вопрос ответ выдавался мгновенно. Это было поистине поразительно, потому что где-то на середине рассказа я поймал себя на том, что не верю ни единому ее слову.