Арнульф де Бур с презрением пожал плечами и, вновь опустившись в кресло, протянул руку к наполненному вином кубку.
— Мне ли учить тебя, почтенный аббат? Передают, что тюремщики Ньюстедского аббатства владеют уменьем заставить говорить и немого.
Отец Бенедикт покраснел, и его руки, сложенные на чёрной сутане, приметно дрогнули, но он быстро овладел собой.
— Мало ли что говорят злонамеренные языки, — спокойно проговорил он. — Вот если бы…
— Если бы что? — нетерпеливо и довольно бесцеремонно перебил его помощник шерифа.
— Если бы… — медленно повторил аббат, не отрывая взгляда от колеблющегося пламени свечи… — подождать немного.
— Какому дьяволу это нужно? — вскричал Арнульф де Бур, окончательно выйдя из терпения, и сердито оттолкнул от себя кубок. — Я достаточно ясно сказал тебе, почтенный аббат, что сам шериф…
Но аббат успокаивающим движением положил правую руку на бархатный чёрный рукав нетерпеливого гостя.
— Горячая кровь — признак благородной породы, — с тонкой улыбкой проговорил он. — Одну минуту терпения, благородный сэр. — Слегка откинувшись на спинку кресла, не выпуская из левой руки кубка, отец Бенедикт продолжал, пристально рассматривая тонкую его отделку. — Наш монастырь, как тебе известно, славится также искусными братьями-врачевателями. Целый сад засажен у нас целебными цветами и травами и многие страждущие находят у них спасение от бед своих. Брат Климент, самый сведущий в тайнах врачевания, сказал мне, что усердие брата Ульриха к письму и рисованию чрезмерно и не позже как через год глаза его не выдержат и вечная тьма спустится на них. Так вот… — аббат продолжал говорить, не поднимая глаз. — Не подождать ли несколько, уважаемый сэр Арнульф, и тем дать нашему монастырю возможность получить от брата Ульриха всю пользу, какую его благочестивое искусство может нам доставить? Когда же от неумеренного рвения зрение его ослабнет… тогда и допрос можно будет вести смелее. Потому что при всей его кротости вряд ли он легко согласится выдать своего нечестивого брата.
Наступило молчание, прерываемое лишь лёгким потрескиванием оплывающей свечи. Наклонившись вперёд, крепко взявшись за поручни крытого зелёным бархатом кресла, сэр Арнульф устремил пристальный взгляд на спокойное румяное лицо аббата.
— Так, — наконец промолвил Арнульф де Бур и откашлялся, прочищая внезапно охрипшее горло. — Клянусь всеми болотными чертями и их двоюродной бабушкой, мы, солдаты, грубы и жестоки, но, святая пятница, чего стоит наша жестокость перед кротостью служителя церкви!
Густая краска, внезапно покрывшая полные щёки аббата, была единственным доказательством того, как глубоко задело его замечание гостя, но в эту минуту послышался лёгкий стук в дверь.
— Кто там? — с приметным облегчением спросил отец Венедикт.
— Недостойный раб Господа, Ульрих. — последовал тихий, но твёрдый ответ, и высокая фигура со сложенными на груди руками склонилась в глубоком монашеском поклоне, а затем, войдя в круг света, неподвижно в нём остановилась. — По твоему приказанию, — добавил сдержанный голос.
Приподнявшись в кресле, помощник шерифа внимательно рассматривал вошедшего: тот стоял с уставно скрещёнными на груди руками и опущенными глазами. С самому ему непонятным волнением Арнульф де Бур отметил, что на этом бледном лице веки были красноваты и словно слегка воспалены. При виде горбуна, удалившегося в полутёмный угол комнаты, лёгкая судорога прошла по лицу монаха, тотчас же принявшему прежнее выражение спокойной замкнутости и решимости.
Помощник шерифа нетерпеливо кашлянул, и аббат, несколько торопливо, заговорил:
— Брат Ульрих, — сказал он строго, — придя под нашу святую кровлю, ты утверждал, что не имеешь ни матери, ни отца и самый отчий дом твой тебе неизвестен.
Монах, не поднимая глаз, молча наклонил голову.
— Но ты обманул нас, — с хорошо разыгранным нарастающим негодованием продолжал отец Бенедикт и, взглянув вдруг случайно на кубок, который всё ещё держал в руке, торопливо отставил его подальше. Ты скрыл, что брат твой великий грешник перед господом, проливающий кровь невинных, волк в господней овчарне.
Ульрих вдруг поднял глаза и в упор встретил бегающий взгляд настоятеля. Сделав шаг вперёд, он поднял руку.
— Остановись, преподобный отец, — сказал монах решительно, — выслушай меня. — И прежде, чем ошеломлённый его дерзостью настоятель смог вымолвить хоть одно слово, он продолжал: — Мой брат — не волк в господней овчарне. Он добр и милостив к страждущим и восстаёт против их обидчиков. Но нам не дано вмешиваться в предначертания всевышнего. Потому я и удалился в нашу тихую обитель. Молитвами и смиренными моими трудами, надеюсь, я вымолил ему прощение, если путь его в мире неправеден.