Издавна монастырь святой Радегунды славился врачебным искусством своих монахинь, но вход больным разрешался только утром. Поэтому в этот необычный вечерний час в обширном низком зале с узкими столами и деревянными скамейками путники были одни. Опустив седую голову на скрещённые на столе руки, больной, казалось, не был расположен к разговору, и товарищи, отойдя к окну, тихо перешёптывались, не беспокоя его. Однако легко было заметить, что он со всё возрастающим волнением прислушивался к малейшему звуку за стенами трапезной.
Дверь в глубине зала вдруг скрипнула и отворилась. Высокая тёмная фигура на минуту задержалась в ней, продолжая держаться рукой за кованую ручку.
— Прикажи твоим спутникам удалиться! — промолвил низкий, слегка охрипший голос.
Больной быстро поднял голову и так же быстро встал, почти вскочил со скамейки, но тут же пошатнулся и тяжело опёрся рукой о стол. В одно мгновение Аллен оказался рядом, но Робин ласково отстранил его руку.
— Приказывать братьям моим не могу, — тихо проговорил он, — но прошу вас оставить нас одних… — он не решился договорить, лишь умоляюще взглянул на удивлённое лицо Аллена и безмолвную фигуру Гуга.
Недоуменную тишину нарушило нетерпеливое движение матери Урсулы.
— Идём, Аллен, — со вздохом проронил Гуг. — Почтенная сестра, просим дать знать, когда нам можно будет вернуться…
Последние слова он договорил уже переступая порог и собирался почтительным поклоном подтвердить свою просьбу, но вдруг осёкся: его поразило лицо старухи, к тому же оно показалось ему знакомым…
Ответом на пронзившую его догадку был лишь стук тяжёлой двери.
Вздрогнула притаившаяся под сводами трапезной полутьма, и на мгновение утомлённым глазам Робина представилось, что с приближением к нему тёмной монашеской фигуры гасли последние закатные лучи. Но тут же, почти в детском порыве, он протянул вперёд руку:
— Ты пришла сама, — проговорил он, — благодарю тебя, я…
Монахиня стояла перед ним на расстоянии протянутой руки, но ни словом не отозвалась она на его приветствие и самые складки её одежды, как и лицо, хранили каменную неподвижность.
— Настоятельница монастыря святой Радегунды, — проговорила она низким бесстрастным голосом, — пришла узнать, какую помощь может она оказать путнику, занемогшему в дороге.
Одну минуту взгляд Робина ещё искал ответа на лице пришедшей, затем больной со вздохом отвернулся и опустил голову.
Каменные складки чёрной одежды дрогнули еле приметно, в том месте, где скрывали они руку, державшую кинжал.
— Тело своё хотел поручить ты заботам наших сестёр-врачевательниц, — горло говорившей неожиданно сжало мгновенное волнение. — Протяни же руку, я выпущу тебе испорченную кровь и с нею недуг твой оставит тебя.
С этими словами рука, державшая кинжал, освободилась из складок одежды. Слабая улыбка пробежала по губам Робина и исчезла, не отразившись в глазах, устремлённых на серебряные резные ножны, но протянутая им рука не дрогнула, когда остриё кинжала коснулось её, кольнув, словно жало змеи, и густая тёмная кровь показалась из вскрытой вены.
Кинжал и ножны упали на пол, тёмные складки одежды колыхнулись перед внезапно помутневшими глазами Робина и стук поспешно захлопнутой двери сопровождался ржавым визгом ключа. В полутёмном зале снова воцарилась полная тишина…
Румяное яблоко сорвалось с отодвинутой Алленом ветки и исчезло в густой траве.
— Она ушла, Гуг! — проговорил он, заглядывая в окно трапезной. — Она почти бежит. Уж не случилось ли чего с капитаном?
Гуг вздрогнул и обернулся.
— Если не ошиблись мои глаза, то ничего доброго эта встреча не сулит нашему Робину, — пробормотал он и, не слушая вопросов спешившего за ним Аллена, быстро направился к трапезной.
Однако дверь не поддалась ни под натиском руки Аллена, ни под ударом нетерпеливого плеча.
— Ключ! — громко вскрикнул вдруг Гуг и, сорвав с себя шапку, в отчаянии швырнул её на каменные плиты двора. — Моя в том вина! Старуха унесла ключ… Робин, капитан, мы идём к тебе! — И, оттолкнув Аллена, он выскочил из-под дверного навеса и бросился к защищённому резной решёткой окну.
Толстый шест, валявшийся под окном трапезной, оказался в его руке.
— Иду, капитан! — повторил он, и молоденькие послушницы, собиравшие яблоки, застыли в испуге и изумлении, наблюдая, как гнулась и ломалась вырываемая из гранитной рамки металлическая решётка. Наконец, тонкий свинцовый переплёт уступил последнему взмаху шеста, посыпались осколки слюды. В узком проёме окна был полумрак, трапезная казалась пустой.