– Ну, так что? Будешь слушать?
– Я боюсь…
– Не бойся, отобьёмся. Не впервой.
– Это те, чёрные?
– Может и дупляки. Дупляки безвредны.
Девятко был совершенно спокоен, и его уверенность передалась девушке. Тут она вспомнила о брате, которого весь вечер не видела.
– Горыня опять напился? – спросила она.
Ответом ей был усталый вздох десятника.
– Расскажи. – Искра легла на бочок, положив ладони под голову. – Я послушаю, может, засну…
И она заснула, практически сразу, едва услышала хрипловатый, с присвистом голос десятника, рассказывавшего ей странную историю о далекой-далекой стране, где жили не менее странные люди…
Наступила ещё одна ночь. Над догорающими кострами порхали мотыльки; в тусклом свете луны серебром отливали наконечники пирамидкой сложенных копий. Воины вповалку лежали на примятой траве, рядом со щитами, головы положив на седла. Мерно расхаживали вдоль леса часовые, с тревогой всматриваясь во тьму и тихо перекликаясь. Прерывисто храпел Горыня, улёгшийся под одну из повозок. А кто-то пел песню…
Эй, ты, ветер! Ветер непокорный!
Ты кружишь, летаешь, вьешься!
В небесах гуляка вольный,
По степи как лань несёшься.
Ты скажи мне, где та птица,
Что несёт с собой забвенье?
Что успела мне приснится,
Прошлой ночью, на мгновенье…
Песня робко потекла по опушке, и достигнув деревьев, обессилено растворилась в их шелесте. Девятко смотрел на звездное небо, и из хаоса крошечных точек, в который раз, и всегда с удивлением, он выхватывал знакомые фигуры: вон, чуть слева, Три Дуба; а прямо над ним Беркут, или Крылья Дракона, как говорят в Треаре. Тут же Чаша, Крадущийся Волк и… стоп.
Вьюнок, молодой парень, ещё с пушком вместо усов, по-прежнему напевал свою грустную песню. Но тонкий слух десятника уловил еще чей-то голос.
Грудь израненная стынет,
На устах мой крик смолкает…
– Постой, малой, – прошептал Девятко, – перестань. Ты слышал?
– Чего? – не понял Вьюнок.
Певцу вторил отдаленный голос. Как только парень смолкал, стихал и голос. Но десятник всё-таки расслышал в нём нечто зловещее, леденящее душу. Крик такой слабый, тонкий, что создавалось впечатление, будто кричат где-то там, на Снежном Валу, за которым только безжизненный холод Безлюдья. Кричат, словно хотят предупредить: "Мы всё слышим. Мы всё слышим…"
На следующий день отряд поднялся рано, ещё на тусклой заре. Княжич был трезв и серьёзен.
– Искра, встань между повозками, – командовал он, вытирая сильно вспотевшее лицо платком. – Гвоздь, Милен, Вьюн и ты Хорс, наденьте щиты, закрывайте её с обеих сторон. Едем быстро, так, как только сможем. Будьте все наготове, ловите каждый шорох. Лещ, далеко ли до этих, как их?..
– Коренников, чтоль, княже? Ну, коли вскачь пойдём, то к завтрему вечеру придём. После обеда, где-то так. Тама ихняя первая весь – Столбовой двор, или Столбняк. Вот тама столб, как столб! Широкий, аки гора, но не такой высокий… Обломленный.
– Все, хватит разговоров. – Горыня дрожащими руками дёрнул за поводья. – В путь!
Жертвенник пролегал по пересечённой местности. Лес курчавился на крутых холмах. По дну долин текли бесчисленные ручьи и мелководные речушки. В чаще поблескивала на солнце серебристая гладь тихих заводей и заросших камышом и ряской озёр.
Чёрный Зуб уже не улыбался. Он хмурился всё сильнее, оглядывался по сторонам, вздрагивал, хватаясь при этом за секиру, висевшую на поясе.
– Чего он шарахается, ведь невидно никого? А, Меченый? – спрашивал Чурбак.
Злоба удивительно тихо (для себя) отвечал:
– Ежели Зуб что-то видит, значит, так оно и есть. Он никогда не ошибается.
Отряд долго искал подходящую опушку для ночлега. Ночевать прямо в лесу, среди деревьев было опасно, невидимый враг мог так же незаметно подкрасться к спящим. Опушку так и не нашли, пришлось встать на бугристом холме, поросшим редким кустарником. Кусты вырубили, наспех соорудили что-то вроде частокола: криво и нечасто воткнутые в землю колья угрожающе смотрели остриём в лес.
– Хоть одну птицу за весь день кто-нибудь заметил? – неожиданно спросил Девятко у воинов, сгруппировавшихся вокруг одного-единственного костра. – Шагра будто вымерла…
– Сейчас ночь, – вторил ему Зуб. – Волков не видать, как и прошлой ночью. Не нравится мне это…
– Вот это действительно странно, – задумчиво вывел Девятко. – Ежели даже волков нет… что ж за нечисть здесь завелась?
Ночь прошла спокойно, только таинственный крик снова эхом отзывался на голоса людей. Все были встревожены, чутко дремали, нервно сжимая рукоять меча. Искра спала в повозке, примостившись между сундуками с приданным, за спиной своей служанки, обняв Буяну за талию и уткнувшись головой в её пахнущие травами волосы. Княжна устала за целый день, устала от быстрой скачки, устала от кажущегося ей надуманным врага. Она боялась, но чаще злилась; нервно кусала губы; всё время порывалась выехать вперед и пуститься вскачь. Искре мучительно хотелось кому-нибудь нагрубить, как будто какой-то чертёнок колол её в самое сердце, но приступы ярости быстро проходили и она, в который раз, тупо отдавалась изматывающей скачке по изогнутой, изрытой дороге.
Она проснулась среди ночи, так легко, словно и не было позади трудного жаркого дня. Откинула полог фургона. Человек десять стояли на посту, угрюмо и тяжело вышагивая среди кольев. У подножья холма деревья окутывал туман. Неестественный, бледно-молочный туман, он как паутина оплёл стволы деревьев.
Искра вылезла из повозки, и… очутилась одна. Ни дружины, ни коней, только частокол, обвитый засохшим плющом… Под ногами в воздушную пыль разлеталась сгоревшая трава; внизу, в безмолвной скорбной мольбе воздевали к неприветливому темному небу свои обугленные ветви почерневшие искривлённые деревья. В воздухе носился свистящий, как обезумевший старик, ветер, разнося запах гари и смрад разлагающихся тел. Среди деревьев бесшумно двигались тени. Сгорбленные страшно исхудавшие люди шли друг за другом. Шли и шли – обречённо, безжизненно. На мумифицированных лицах бездонно чёрные, немигающие глаза глядели себе под ноги. Искра, чувствуя, как панический страх охватывает её, затравленно оглянулась. Внизу она заметила шевеление – там были другие существа: маленькие, пузатые, с непропорционально длинными и невероятно тощими руками и ногами, они ползли по земле; на мёртвенно-бледных лицах огромные горящие огнём очи не отрываясь смотрели на девушку.
Искра захотела закричать, она в ужасе заметалась по холму, ища спасения, и вдруг наткнулась на… сову.
Неясыть сидела на березовом колышке и невозмутимо вертела головой; антрацитовые очи равнодушно и холодно взирали на странные создания, крадущиеся по склону холма.
Девушка какое-то время остолбенело разглядывала птицу. Потом, когда гнев, мгновенно охвативший её, готов был вырваться наружу, сова улетела. Она отчаянно взмахнула руками, пытаясь сбить птицу, или же поймать её, и… проснулась.
Глава 5. Искуситель
Где-то громко хлопнула упавшая на пол книга. Звук расплылся по необъятной царской библиотеке, потревожив, кажется, все её затаённые уголки. В тёмные лабиринты из массивных буковых стеллажей влился едва слышный ветерок, чуть встревоживший паутину, окутавшую бесчисленные толстенные фолианты. Слабый свет, пробивавшийся сквозь покрытые многолетней пылью фасадные окна, привносил ощущение заброшенности в это полузабытое место.
Ещё один шорох разорвал вечно дремавшую здесь тишину. Всё, магия книг, витавшая в библиотеке, словно лесная фея, возмущённо вздохнув, испарилась.
Престарелый Нестор продолжал немощно возиться в недрах своего заплесневевшего царства – Андрей слышал его свистящее усталое дыхание; негнущиеся, узловатые пальцы шелестели по пожелтевшим страницам.
Андрей его редко видел. Иногда он вообще сомневался в существовании библиотекаря. Только так некстати возникающий шум напоминал ему о том, что он есть. "Он существует! – усмехнулся Андрей. – Точно так же, как единорог или горные тролли". Когда между стеллажами мелькала его белоснежная борода, он ощущал себя словно в сказочном лесу, похожим на Дамхон.