– Сейчас не время, госпожа, – сказала она.
– Всё, мне уже лучше. – Искра стиснула зубы, и твердо решила держаться до последнего.
Между тем дружина готовилась к бою. Горыня наконец-то очнулся, встряхнул головой и приказал десятникам разворачивать оборону; сам же вытащил меч и встал у одного окна.
– Так! – гремел Злоба, – Эй, братцы! Что у вас есть?
– Копья! – дружно ответили извозчики.
– Вставайте против окон и колите мертвяков!
– Не так надо, – произнес Девятко, покусывая лезшие в рот усы. Свой длинный массивный двуручник он положил на плечо. – Мне кажется, надо отрубать им конечности: головы, руки…
– Дельно говоришь, командир, – согласился с ним Злоба. – Они ведь мертвяки, их не заколешь, как какого-нибудь степняка. Рубите ихние сгнившие тыквы, ребяты!
Воины заняли позиции. Трупы были уже совсем близко.
– А ты, Лещ, – усмехнулся великан, глядя на старого воина с булавой. – Придётся тебе искупаться в их дерьме. А как же иначе? Булавой-то башку не срубишь.
– Без тваво мудрствования обойдуся, – поплевав на широкие мозолистые ладони, парировал Лещ. – Приноровлюсь.
– Девчонки, – обратился Девятко к девушкам. – Будете оказывать помощь раненым. Но держите наготове оружие. У тебя, Буяна есть что-нибудь?
– Есть – меч, – ответила Буяна и почему-то покраснела. Она сняла вязанную накидку и повернулась. За спиной, на ремне, перекинутом через плечо, висел короткий меч в ножнах, похожий на меч её хозяйки.
– Откуда он у тебя? – недоуменно вопросила Искра.
– Мне Гуннар… то есть, Черный Зуб подарил. Вчера. – Буяна виновато глянула на княжну и отвела глаза.
Искра не удержалась и засмеялась.
– Я и не знала, что его зовут Гуннар, – сказала она и, заметив, как служанка напряглась, поспешила добавить: – Я молчу, молчу. Всё.
Девятко скупо улыбнулся.
– Добро, – кивнул он и обернулся. – Так… понеслось. Берегите себя, красавицы!
Мертвецы окружили дом со всех сторон. Они толкали друг друга, натыкались в стены, словно слепцы, царапая бревенчатые стены; лезли в окна, в двери. Землистые перекошенные лица, перемазанные глиной лохмотья, руки с содранными до мяса пальцами и ужасная, всепоглощающая вонь.
Дружинники без устали взмахивали мечами, стараясь обезглавить мертвяков, и, надо сказать, их гниющие тела хорошо поддавались, – отрубленные конечности падали, как скошенная трава. Во двор никто не вышел, боясь быть окруженным и покусанным (Девятко с Лещом предупредили, что укус мертвяка смертелен), но у четырех окон (все они смотрели во двор) и одной двери все воины не умещались. В связи с этим сражалась только одна половина, другая половина страховала; уставших меняли.
Через несколько минут фасад дома был усыпан грудой окровавленных, скользких от гнили и раскиданных кишок, тел. К несчастью, зарубленные трупы не успокаивались. Вся куча шевелилась, в головах лязгали зубы и вгрызались в валявшиеся рядом тела, в землю, во что попало; руки, волоча за собой порванные нити вен, ползли снова в бой, и их приходилось отбрасывать пинками назад. К тому же трупы все прибывали. Некоторые окружили повозки и толпились около них, ничего не делая.
Кровь лилась через порог в избу, и воины скользили на полу. Горыню пошатывало, пот стекал по нему так сильно, что казалось, будто он облился водой. Несмотря на это он старательно сражался, не подменяясь; выбирал цель и бил наверняка. Лещ, стоявший у окна слева от двери, и правда весь забрызгался кровью, ошметками тел и щепками; резные накладки, украшавшие окно и подоконник, превратились в вымазанные кровью и расквашенные булавой клочья. Черный Зуб и Злоба стояли плечом к плечу напротив двери; каждый управлялся своим оружием искусно и даже изящно, что говорило об их немалом боевом опыте; отсеченные части тел с шипением взлетали и опускались на залитый кровью пол с сочным мокрым шлепком.
Искра никогда в жизни не видела и не слышала ничего ужаснее. Проклятия воинов, глухой утробный рык мертвецов, чавканье разрезаемой плоти, хлюпанье сапог в лужах крови, скрежет ногтей, скребущих за стеной…
Она сидела на коленях рядом с Миленом. Парень приподнимался, стонал и с отчаянием смотрел на своих товарищей; сердцем и разумом он пребывал в бою. Девушка похлопывала парня по ладони и успокаивала его, хотя сама нуждалась в утешенье гораздо больше. Она не смотрела назад и, глядя в страдальческое лицо раненого воина, молилась. Молилась богу Высеню и матери-хранительнице, молилась истово, дрожа всем телом и припоминая все знакомые ей обрядовые песни, что распевали старухи в канун дня Рыбака или в день летнего Солнцеворота. Искра никогда не делала этого, но теперь, на пороге смерти, она чувствовала, что только бог, о существовании которого девушка никогда и не задумывалась, сможет оградить их от беды и спасти.
Она просила у него прощения за все свои проступки. Просила прощения за брата, за отца…
Это был момент, который она потом вспоминала, слегка стыдясь. Никогда ещё она так не боялась. Говорили, что она – боевая девчонка, со взрывным характером, искренне любящая и искренне ненавидящая, открытая и всегда предельно честная. Но в эту ночь "боевая девчонка" струхнула не на шутку.
Битва стихла, мертвецов больше не было, полегли и те, что находились у повозок. Гора поверженных мертвецов не подавала никаких признаков жизни. Но воины не покидали своих мест, тяжело дыша, вытирая пот и ожидая какого-нибудь подвоха.
– Ну что?! – рявкнул во тьму ночи Злоба. – Наелись, слизняки?
– Все целы, парни? – осведомился Горыня, вытирая платком лоснящееся от пота и крови лицо.
– Кажется все, – осмотревшись, ответил Девятко.
– Кто-то идёт, – тихо сказал Черный Зуб. Он воткнул секиру в дощатый пол и смотрел во двор.
Шел мертвец, неуверенно волоча ноги и издавая странные шипящие звуки. Он вошел в круг сумрачного света, отбрасываемого единственной свечой через дверь, и Чурбак, отличавшийся острым зрением, узнал уже знакомого нам покойника с бородой веером.
– Гляньте – жмур, тот, кого мы в овраг кинули!
Бородач остановился, поводил плечами, повертел головой; рот его чудно открывался и резко захлопывался, словно печная заслонка. Судя по всему, бородач хотел что-то сказать, но из пасти его вылетало нечто, весьма отдалённо напоминающее слова:
– Аамн… амн! Вав! Вааа… амн! Прррв…
Так мертвец простоял несколько минут. Казалось, что он непослушная кукла, которую невидимый кукловод дергает за нити, стараясь заставить его хорошо сыграть свою роль.
– Долго ещё этот скоморох будет кривляться? – поинтересовался Чурбак. – Может пустить ему стрелу в глаз?
– А что толку? – спросил в ответ Злоба. – Подойдет поближе, Лещ размажет гадёныша по стенке и дело с концом.
– Запах!!! – бородач выкрикнул это слово так отчетливо, неожиданно и громко, что все вздрогнули и невольно попятились. – Запах! Запах! Запах! Запах! Запах, запах, запах, запах, зааапах!!!
Прокричав, напоследок, это загадочное слово во всю мощь своей мертвой глотки, бородач упал навзничь; голова его при этом оторвалась, покатилась по земле и полетела с уступа вниз.
На некоторое время воцарилась почти гробовая тишина. Лишь слабое дуновение ветра, чуть шевелившего листья, и сопение Леща нарушали её.
Первым заговорил Черный Зуб.
– Запах… – задумчиво протянул он. – Ведь он сказал – запах, я правильно понял? Но что-то мне подсказывает, что речь шла не об этом. – Зуб с отвращением взглянул на темную массу за дверью. Сочащаяся кровь поблескивала.
– Что-то мне подсказывает, – сказал Девятко, – что с нами хотел поговорить не он, не бородач.
– А кто? – спросил Злоба.
– А не тот ли демон с ребенком?
– Тикать надо отсюда, мужики! – пропищал Чурбак, глядя на окружающих глазами, из которых, казалось, вот-вот брызнут слёзы. – Тикать, пока не поздно!