Она подошла к Злобе и влепила ему крепкую пощечину, оборвав того на полуслове.
– За что? – пробормотал он, потирая щеку, и вдруг заметил, как зло поглядывают на него дружинники. – Что я такого… сделал?
– А то, что ты баба плохая, – сказал Лещ. – Распустил язык, герой. Правильно, госпожа. Неча тут кости друг дружке перемалывать. Делом када займемси? Вы гляньте-ка – хмарь-то, она тово и ждёть, кабы нас стравить, шшоб мы глотки себе перегрызли. Али не так?
Отряд двинулся к Жертвеннику в полнейшем молчании. Хмарь пузырилась, отступала, отлетала, закручивалась над головами венежан, заставляя их судорожно вытягивать перед собой факелы и молиться, и изрыгать проклятия.
Хмарь искрилась и чудно, как-то успокаивающе шипела, и в то же время рычала, и как будто заигрывала с людьми – досадной пылью, покрывшей стол Вселенной. Сейчас она смахнет ее и не останется даже воспоминания…
Искра заметила Девятку. Тот ехал, хищно выгнув спину и с ненавистью – ненавистью! – вперив взор в Горыню, ехавшему впереди.
Он хочет его убить! Как же так? Да он ли это – ее "дядька"? Где его кривоватая хитренькая улыбка? Добродушные морщинки вокруг глаз? Искра вдруг поняла, что совсем не знает его – бывшего раба, бывшего вора, разбойника, искателя приключений – десятника Девятку. Что за тайны он скрывает? Зачем он вернул кинжал брату? Что за ритуал это? Что он означает – приговор? Вызов?
Искра не помнила, как очутилась рядом с ним.
– Если ты тронешь Горыню, – прошептала она ему в ухо, – пожалеешь.
Девятко резко осадил лошадь, и вцепился в ее руку. Пальцы его были холодны и невероятно сильны.
– А что ты мне сделаешь? – прошипел он.
Искра испугалась.
– Пусти меня. Пусти, а то я закричу.
– Иди! – рявкнул он и оттолкнул девушку, да так грубо, что она чуть не упала с лошади.
Искра холодно взглянула на него, прошептала:
– Прощай. – И пришпорила лошадь.
С лица Девятки точно слетела маска. Он резко переменился – взгляд его снова подобрел, он опечалился, встревожился…
– Постой! – крикнул он ей вслед. – Погоди!
Но княжна ему не ответила.
"Что это я? – подумал он. – Что на меня нашло?"
И тут его охватило доселе не испытываемое им чувство тревоги, опустошения, отчетливого предчувствия…
Девятко словно наткнулся на старую, обомшелую полуразрушенную стену, выплывавшую из дымчатого сумрака справа, и терявшуюся в такой же мгле слева. Стена преграждала вход в Пустоту, в Ничто, но в ней обнаружилась расселина. И вихрь, несущий с собой тысячи опавших листьев, песок, град, бог знает что еще, затягивает его туда. И он не может сопротивляться этой силе.
Он знает что…
И снова его захлестнула ярость, разбудившая дремавшее в нем много лет прошлое. Рука стиснула рукоять ножа, он оглянулся, задыхаясь от снедаемой его ненависти, и тотчас сник.
Усталость накрыла его своим густым пологом, а за тем сомнения, сожаление по поводу столь внезапно потерянного друга, но он не мог с собой совладать.
В ту ночь каждый из них начал сходить с ума.
Отряд продвигался вперед мучительно медленно. Он походил на диковинного зверя, ощетинившегося множеством факелов, пригнувшегося, затаившегося в ожидании.
Мгла бурлила, кипела, и как обезумевший от бессилия зверь кидается на прутья клетки, так и она почти касалась огня. Постепенно нарастал вой – истеричный, неприятно высокий и спустя полчаса вокруг громыхала неумолчная адская какофония.
Эти звуки сотрясали все естество людей и животных, мысли путались, настроение без конца менялось, то горяча кровь исступленной, слепой яростью, то охлаждая диким животным страхом.
Время остановилось, мир исчез и отряд остановился. Кони перепугались и отказались идти дальше. Люди впали в ступор, все эмоции, чувства покинули их.
Они глядели в лицо Хаосу и внимали его речам.
Вихрь кружился и кружился, принимая бесконечное множество едва уловимых форм и очертаний – гротескные, уродливые лица с перекошенными размывающимися ртами и огромными глазами; фигуры странных животных, чудовищ, детей, женщин переплетавшихся в сумасшедшем танце; линии, круги, ладони, следы на песке; снова глаза, рты.
Сотни, тысячи, мириады ртов, шепчущих, разговаривающих, кричащих, плачущих, молящих, проклинающих, воспевающих…
Искра сползла с седла и упала на землю.
Она сжала уши. Закрыла глаза, сжалась в комок.
Я люблю тебя.
Где ты?
Где ты? Не прячься!
Темно.
Скажите мне… скажите мне, где она?
Там…
Да, теперь я вижу. Вижу.
Эй, очнись!
Почему твои глаза закрыты? Почему ты молчишь? Почему я не чувствую тебя?
Вчера порвалась нить. Я вдруг понял, что… нить порвалась и…
Я до сих пор держу обрывки в руках.
Ты плачешь, но тело твое холодно.
Но я так люблю тебя.
Ты мой мир, моя принцесса, мой дом, мой воздух, моя земля. Вот тропинка, по которой мы каждый день гуляли. Вот дворец – смотри, как играет солнце на позолоченных куполах.
А там, за холмами – логово дракона, и сколько раз я побеждал его. Ради тебя. Ради твоей улыбки. Твоего смеха. Твоих волос. Тонких пальцев, сложенных вместе.
Ради твоих слез, застывших, трепещущих на щеках.
Ведь ты – это я!
Ты не могла умереть. Ты не могла сжечь мой мир.
Как ты могла… покинуть меня? Это невозможно. Я здесь совсем один. Нет больше ни тропинки, ни дворца, ни огнедышащего дракона.
Есть пустота и мой взгляд вязнет в ней.
Когда-то я слышал (или мне это приснилось?), что есть другой мир, где нас много.
Но я не знаю, как его отыскать. Это долгий путь и без тебя мне не пройти его.
Я люблю тебя.
Будивой Седобородый что бормочет, глядя на распростертое перед ним молодое тело. Позади него крутобёдрая Белка плачет, вытирая слезы фартуком. Скорбные лица сереют в полумраке.
Тихо так, что слышно как плещется о берег Крин.
Шелестят березы у княжьего заплота.
Низенький маленький мостик, и на нем лежит увядший кленовый лист.
Холодно.
Если бы я мог сказать что люблю тебя, но… тебя нет, а значит нет ничего.
Пустота вползает в меня и я задыхаюсь…
"О боже! – Искра незаметно для себя въехала в реальность. Над ней метались люди, и громко кричал Черный Зуб, но она не замечала и не слышала их. – О боже. Неужели и он… и Светлогор".
Поднявшись, она очутилась прямо перед Вьюнком. Как в дурном сне она увидела выпавший из его рук факел, сверкнувшее лезвие ножа, скованные неуверенные движения.
Кровь из горла, хлещущая ей в лицо. Вьюнок медленно заваливался набок, а его юное одухотворенное лицо выражает сожаление.
Искра закрылась руками, она задыхалась, она словно тонула.
А потом резко все прекратилось.
Искра увидела у своих ног Вьюнка с перерезанным горлом. Она вдруг поняла, что стоит над ним, освещая его и разглядывая, будто диковинку.
Ей стало дурно, она упала бы, если б кто-то подхватил ее.
– Угрюм, успокойся! – говорил Горыня, держа под уздцы коня рослого бородатого дружинника, которого в свою очередь, держали двое. – Не дури! Хватит нам Вьюнка. Он был молод и глуп. Но ты-то!
– Уйди! – чуть не плача орал Угрюм. – Уйди, дай мне… – Он вдруг осекся, глаза его затуманились, приобрели бессмысленный нечеловеческий вид, с уголка губ стекла слюна.
– Чего? Чего дай мне?
– Освободите, освободите меня! – Угрюм одним ловким движением скинул с себя державших его дружинников, взмахнул наотмашь кнутом, попав кому-то по лицу, кто в ответ разразился резкой бранью, вскочил на коня и вонзил ему в бока шпоры.