Критмум дотронулся пальцем до носа.
— Я тебя знаю, Лихнис. Все будет скромно и со вкусом... и очень, очень скучно.
— Удачи тебе с твоей нитью, — холодно сказал я.
Критмум ушел. Я надеялся хоть немного побыть в одиночестве, но едва повернулся, чтобы насладиться видом, как рядом со мной на балюстраду облокотился Овсяница, потягивая вино из бокала, который он держал за ножку унизанными перстнями пальцами.
— Наслаждаешься, Лихнис? — спросил он своим обычным низким голосом в отеческой, слегка неодобрительной манере.
Ветер развевал серо-стальные волосы над его аристократическим лбом.
— В общем, да. А ты?
— Мы здесь не для того, чтобы наслаждаться. По крайней мере некоторые из нас. Есть работа, которую приходится выполнять во время сборов, — серьезная и крайне важная для будущего статуса Линии.
— Расслабься, — буркнул я.
Мы с Овсяницей никогда не сходились во мнениях. Среди девятисот девяноста трех выживших шаттерлингов Линии имелось два или три десятка тех, кто обладал особым влиянием. Хотя все мы были созданы одновременно, эти немногочисленные личности были воплощением молчаливого превосходства, любые легкомысленные аспекты сбора были у них не в чести. Во внешности и одежде они предпочитали подчеркнуто деловой стиль. Немало времени они проводили, собираясь в серьезного вида группы, и при виде чужой фривольности осуждающе качали головой. Многие из них были Сторонниками, как и сам Овсяница.
Если Овсяница и услышал мою реплику, то не подал виду.
— Я видел тебя с Портулак, — сказал он.
— Это не противозаконно.
— Ты слишком много времени проводишь с ней.
— Опять-таки... кому какое дело? Ты придираешься лишь потому, что ей не по душе ваш маленький элитарный клуб?
— Осторожнее, Лихнис. На этот раз тебе повезло, но не переоценивай себя. С Портулак сплошные проблемы. Она бельмо на глазу нашей Линии.
— Она моя подруга.
— Ну конечно.
— В каком смысле? — ощетинился я,
— Я не видел сегодня утром на оргии ни тебя, ни ее. Вы немало времени проводите вдвоем. Спите вместе, но пренебрегаете сексом с другими. В Линии Горечавки так себя не ведут.
— Зато вы, Сторонники, держитесь в своем кругу.
— Это совсем другое. У нас есть долг... обязательства. Портулак этого не понять. У нее был шанс к нам присоединиться.
— Если тебе есть что сказать — скажи ей это прямо в лицо.
Он отвел взгляд, уставившись на тонкую линию горизонта.
— У тебя здорово получилось с водными жителями, — рассеянно проговорил он. — Неплохо придумано. Млекопитающие. Они ведь... со старого места?
— Не помню. К чему вся эта зажигательная речь, Овсяница? Убеждаешь меня держаться подальше от Портулак?
— Я убеждаю тебя встряхнуться. Покажи, что хоть на что-то годишься, Лихнис. Наступают бурные времена. Любоваться закатами — это, конечно, хорошо, но сейчас нам требуются надежные данные о развивающихся цивилизациях по всей галактике. Нам нужно знать, кто с нами, а кто нет. Когда завершим Великое Деяние, у нас будет все время мира, чтобы поваляться на пляжах. — Овсяница вылил остатки своего вина в мой океан. — А пока нам необходимо сосредоточиться.
— Сосредотачивайся сам, — сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти.
Ситуация начала улучшаться к вечеру, когда интерес переместился к завтрашней нити. Портулак нашла меня, когда я занимался сложной перестройкой одной из дальних башен. Она сказала, что слышала о некой весьма необычной оргии на пятидесятом уровне главной башни и хочет, чтобы я встретился с ней там через час. Все еще остро переживая критические замечания Овсяницы, я ответил, что не в настроении, но Портулак была настойчива, и я пообещал прийти, когда закончу.
Я пришел, но там не оказалось никого, кроме нее.
— Я что, ошибся этажом?
— Нет, — ответила Портулак, стоя на идеально прозрачном полу выносного балкона, отчего казалось будто она парит на высоте двух километров над морем. — Этаж тот самый и время то же. Я же сказала: будет нечто особенное.
— Но ты не говорила, что аж настолько, — проворчал я. Портулак разделась. Когда она отошла в сторону, ее одежда приобрела текстуру выветрелого камня и застыла в виде античных изваяний.
— Тебе что-то не нравится?
Моя собственная одежда превратилась в облако вишневых лепестков и поплыла к двери.
— Да нет, не сказал бы.
Портулак одобрительно взглянула на меня:
— Оно и видно.
Мы возились на стеклянном полу, который становился то мягче, то тверже в точном соответствии с нашими потребностями. Пока мы занимались любовью, я пытался вспомнить, создал ли я этот пол двусторонне прозрачным, и если да, то о чем сейчас судачат те, кто смотрит на пятидесятый уровень снизу. А потом решил, что все равно. Если даже мы кого-то шокируем — ну и пусть.