— Прошу всех отойти, — сказал я.
— Только без глупостей, — проговорил Овсяница, глядя, как расступается толпа вокруг двойника Лопуха.
Реальность сомкнулась вокруг меня, подобно тискам. Я увидел настоящего, умирающего на своем корабле крайней мере, мне так казалось. Нажав на спуск, я убью автомат, биомеханический конструкт, запрограммированный точно имитировать поведение Лопуха... но убью не живое существо. Не того, кто осознаёт себя.
Но что, если на корабле умер двойник, а здешний Лопух настоящий? Что, если вся история насчет Гриши и смертельного яда — ложь, а настоящий Лопух стоит передо мной? Я понятия не имел, кому мог понадобиться сталь замысловатый фарс... но и исключить подобное тоже не мог. Внезапно мне в голову пришла еще одна возможность — а вдруг у Лопуха имеются враги среди шаттерлингов, которые хотят его убить, но при этом взвалить вину на кого-то другого? От этих лихорадочно сменяющих друг друга мыслей у меня закружилась голова. Нужно было сделать простой выбор. Нужно было довериться интуитивному ощущению, где правда, а где ложь.
— Если это ошибка, — сказал я, — прошу меня простить.
Я нажал на спуск. Поток заряженных частиц рассек пространство и вонзился в грудь стоявшего передо мной.
Двойник Лопуха приложил ладонь к дымящейся ране, раскрыл рот, будто собираясь что-то сказать, и осел наземь. Толпа в ужасе закричала, пораженная зрелищем: один шаттерлинг Горечавки убил другого.
Я выпустил из руки лучемет. Тот остался парить передо мной, словно приглашая выстрелить еще раз. Двойник Лопуха лежал на боку, подняв к небу совершенно сухую ладонь, которую только что прижимал к ране. Крови на ней не было, Я облегченно вздохнул. Все наверняка поймут, что я убил а бескровный конструкт. Но едва я успел об этом подумать, как застреленный дернулся и изрыгнул на идеально-белый мрамор террасы комок черной крови. На его лице застыли страх и понимание. А потом он замер.
Толпа набросилась на меня; оружие отлетело в сторону. Меня стащили с постамента и прижали к земле так, что я едва мог дышать. С меня со звериной яростью срывали одежду. Я слышал крики одиночек, пытавшихся оттащить от меня остальных, но всеобщие гнев и отвращение были чересчур сильны, чтобы противостоять им. В груди у меня что-то треснуло; после удара кулаком в челюсть я ощутил вкус крови. Я корчился и извивался, борясь за жизнь, но нападавших было слишком много. Большинство оставалось в карнавальных масках.
Когда я уже был готов лишиться чувств, атака вдруг прекратилась. Кто-то в последний раз пнул меня в грудь, отчего позвоночник пронзило острой болью, а затем отошел в сторону. Меня оставили лежать на земле, сплошь в ушибах и с окровавленным ртом. Я знал, что они еще не закончили.
Сотни людей столпились у низкого ограждения балкона. Они смотрели на море, привлеченные чем-то происходившим за пределами острова. С трудом поднявшись на ноги, я подковылял к сгорбившейся Портулак. Ей досталось меньше, чем мне, но на губе виднелась ссадина.
— Как ты? — спросил я, сплевывая кровь.
— Получше тебя, — ответила она.
— Вряд ли все закончилось. Их просто что-то отвлекло... Может, сумеем добраться до наших кораблей?
Она покачала головой, стирая пальцем кровь с моего подбородка.
— Мы это начали, Лихнис. Нам и заканчивать.
— Это все Овсяница, — сказал он. — Он, и больше никто.
Мы последовали за зрителями на балкон. Никто не обращал на нас внимания, даже когда мы проталкивались вперед. Все взгляды были устремлены на море. Из полуночных вод всплывали изящные существа, черные, как сама ночь. Они взмывали над волнами, отталкиваясь огромным хвостом и плавниками, и из дыхал вырывались белые фонтаны.
— Что происходит? — спросила Портулак.
— Не знаю, — ответил я.
— Ты же все планировал, Лихнис. Наверняка это как-то связано с Тысячной ночью.
— Планировал. — Я поморщился от боли и понял, что сломано ребро. — Но вот этого что-то не припомню. Думал, метеорным дождем все закончилось.
Водные обитатели были теперь повсюду, всплывали десятками и сотнями.
— Как будто они к чему-то готовятся, — скатала Портулак. — К миграции или чему-то вроде этот.
— Миграция? Куда?
— Тебе лучше знать, Лихнис.
Но не пришлось ей объяснять. Вскоре водные обитатели стали покидать океан. С их тел стекали потоки воды. Сперва по одному и по двое, а потом целыми косяками они взмывали в небо между парящими утесами — нашими кораблями, — будто рожденные для того, чтобы летать.
— Этого... не может быть, — проговорил я. — Они живут в воде. Они... не летают.