И я это сделал.
Я пожелал, чтобы пол вокруг Овсяницы и Критмума отделился от балкона. Крошечные модули, из которых состоял пол, с тупой покорностью исполнили мое желание, разорвав молекулярные связи, соединявшие каждый из них с соседним.
В течение душераздирающего мгновения казалось, будто пол завис на месте.
Поле вокруг Критмума дрогнуло, начиная терять целостность. Генераторам Овсяницы не хватало мощности, а сам он больше не мог сосредоточиться.
Он посмотрел на меня и кивнул;
— Хорошая работа, Лихнис.
А потом они рухнули.
Падать было далеко, и они все еще летели, когда все остальные разом устремились к краю балкона. Вспышка на миг затмила самые яркие хвосты продолжавших сыпаться на планету метеоров. Овсяница верно оценил мощность оружия — примерно килотонна. Он был прав: взрыв бы убил нас всех и переломил башню пополам, не будь балкон вынесен так далеко в сторону. То была лишь случайная прихоть проектировщика, но она спасла нас.
Она — и Овсяница.
В ту ночь случилось большое космическое сражение, но на этот раз настоящее, а не инсценированное в память о каком-то покрытом туманом времени конфликте. Настоящий Критмум находился на своем корабле, и когда конструкту не удалось уничтожить остров, хозяин сбежал на орбиту — вероятно, чтобы оттуда обратить вооружение корабля против сбора. Но союзники Овсяницы были начеку, и когда корабль Критмума сорвался с места, за ним последовал десяток других. Его перехватили над разорванной атмосферой моей гибнущей планеты, и небо осветила чудовищная вспышка взрыва. Критмум погиб — или, по крайней мере, та версия Критмума, которую послали внедриться в наше собрание. Она вполне могла оказаться не последней. И это мог быть не единственный самозванец среди нас.
После сражения меня отвела в сторону Чина, одна из Сторонников, и поделилась тем, что было ей известно.
— Овсяница поддерживал Великое Деяние, — сказала она. — Но не любой ценой. Когда он узнал, что во имя Деяния было совершено зверство... уничтожение целой человеческой цивилизации, он понял, что не все мы разделяем его взгляды.
— Значит, Овсяница обо всем знал с самого начала сбора? — потрясенно спросил я.
— Нет. Он располагал лишь обрывками информации — намеками, слухами, сплетнями. Кто совершил преступление и насколько глубоко они связаны с Линией Горечавки — это ему было неведомо. И он не знал, можно ли доверять остальным Сторонникам. — Она помолчала. — Он доверял мне и другим. Но не всем.
— Но Овсяница говорил со мной о Великом Деянии, — сказал я. — Мол, всем нам нужно объединиться, чтобы воплотить его в жизнь.
— Он считал, что так будет лучше всего. Но вполне возможно, он прощупывал тебя — вызывал на откровенность, хотел выяснить, какие у тебя мысли на этот счет.
Чина взглянула на бурлящее море, испещренное сотнями открывшихся в коре планеты вулканических жерл. Мы смотрели с головокружительной высоты — остров отделился от сбора и медленно поплыл в космос, толкаемый огромными двигателями, которые я установил в его каменном основании. Взрыв оружия Критмума разнес окрестные острова, их обломки рухнули в море. Оставшийся после главного острова кратер стремительно заполнился водой, и теперь ничто не указывало на то, что он вообще когда-то существовал.
Празднество закончилось.
— Он подозревал, что в преступлении замешан кто-то из Сторонников, — продолжала Чина. — Но не мог исключить и участия кого-то постороннего, спящего агента, которого никто не мог бы заподозрить.
— Наверняка он подозревал нас с Портулак, — сказал я.
— Возможно. Все-таки вы много общались друг с другом. Могу лишь сказать в утешение, что вряд ли вы были единственными подозреваемыми. У него могли быть сомнении даже насчет Критмума.
— Что теперь будет с Великим Деянием?
— Это вопрос не только Линии Горечавки, — ответила Чина. — Но полагаю, многие будут настаивать, чтобы его положили под сукно на несколько сотен тысяч лет. Пока не остынут страсти. — В ее голосе появились грустные нотки. — Овсяница пользовался уважением, и у него было немало друзей вне нашей Линии.
— Я его ненавидел, — сказал я.
— Вряд ли его это волновало. Всерьез Овсяницу заботила только судьба Линии. Ты правильно поступил, Лихнис.
— Я его убил.
— Ты спас всех нас. И Овсяница тебе за это благодарен.
— Как ты можешь знать? — спросил я.
Она приложила палец к губам:
— Я знаю. Разве тебе этого мало?
Чуть позже мы с Портулак стояли в одиночестве на самом высоком балконе центральной башни острова. Остров поднялся на такую высоту, что оказался бы за пределами атмосферы сбора, если бы атмосфера сохранилась.