Подобно тому, как Дева Мария ведет человечество к Богу, так и Беатриче, само имя которой означает «благословенная», ведет Данте, как бы спорно это ни звучало. Ее образ становится еще привлекательнее, если учесть, что в 1290 году – за десять лет до того, как порочная флорентийская политика приведет Данте к изгнанию из родного города, и за десять лет до вымышленной даты начала «Божественной комедии» – реальная Беатриче умирает.
«Земную жизнь пройдя до половины»[49], он сбился с истинного пути: прочь от Беатриче, к продажной и скандальной общественной жизни. Но Беатриче укажет ему путь домой. В «Божественной комедии» именно она по велению Девы Марии отправляет классического поэта Вергилия сопровождать Данте, спускающегося в ад. Во втором кругу ада, где назначаются не самые тяжелые наказания, они встречают сладострастниц: Клеопатру, Дидону, Елену Троянскую.
Внимание Данте здесь привлекает одна особенная пара: нежно обнявшись, они парят в пустоте, обнаженные и невесомые (прекрасный образ, хотя они и находятся в аду). Когда Данте был подростком, во Флоренции встретили смерть Паоло Малатеста и Франческа да Римини: их убил муж Франчески и брат Паоло, для которого в аду уготовано более суровое местечко. Бесконечно кружа на незримом ветру, Франческа рассказывает Данте, что привело к такому концу. Они с Паоло читали «Ланселота озерного» – легенду о Гвиневре и Ланселоте, «что полюбили незаконно». Как только роман подошел к концу, подобно тому, как Ланселот поцеловал Гвиневру, Паоло поцеловал Франческу, и «никто из нас не дочитал листа»[50].
Но любовь самого Данте вовсе не была незаконной. Очистившись от греха, он продолжает путешествие наверх, через Чистилище, и на самой вершине холма, в Эдемском саду, совсем рядом с Небесами, слышит приветствие своей утраченной возлюбленной. Сияющая подобно солнцу, осыпаемая дождем из белых лепестков, Беатриче появляется в колеснице, запряженной мифологическим существом, в сопровождении нескольких религиозных персонажей. Но в этот момент Данте ощущает не радость, а стыд: стыд за те годы, когда другие мысли – и другие женщины? – отвлекали его от чистого образа Беатриче. Как настоящая куртуазная дама, она строго выговаривает ему, что его отчуждение – это грех; хотя теперь, разумеется, это грех не против бога любви, а против Всевышнего. Мы вздыхаем с облегчением, когда в самом конце путешествия Данте даровано прощение и он возносится с Беатриче, чтобы парить среди звезд. Ее улыбка отражает радость Бога, ее красота переносит Данте в Эмпиреи. Но потом она отдаляется от него и занимает свое место еще выше, в «Небесной розе».
Идея о том, что целомудренная земная любовь может быть поставлена на службу чистой религиозной любви, не нова. Благодаря арабским ученым неоплатоническая мысль с ее верой в облагораживающее действие любви и красоты добралась до Южной Франции еще во времена трубадуров. Именно вывод о том, что чистая куртуазная любовь может действовать на благо религиозного рвения, сделает ее приемлемой для одного из самых честолюбивых монархов в истории – Генриха VIII.
Центральный дантовский образ Беатриче с глазами, обращенными к небу и зовущими следовать за ней наверх, производит впечатление даже на тех, кто никогда не читал Данте. Этот образ, отсылающий к Деве Марии, в дальнейшем лег в основу викторианских представлений о женщине, отвечавшей за нравственный уровень общества – неважно, желала она того или нет. Однако именно соотечественник Данте, тосканец Франческо Петрарка в дуэте с еще одной женщиной, не отвечавшей взаимностью на любовь поэта, задаст тон лирической поэзии на многие годы вперед.
Лаура Петрарки – фигура не менее призрачная и аллегорическая, чем Беатриче Данте поколением ранее. Как неодобрительно отмечают феминистские критики, она, подобно и Беатриче, тоже была мертва. Лаура могла и вовсе не существовать в реальной жизни, но написанные в ее честь сонеты Петрарки легли в основу поэзии самой Елизаветы I и стихов Томаса Уайетта, которые он посвятил ее матери, Анне Болейн.
Лаура относилась к Петрарке не так благосклонно, как Беатриче к Данте. Но Петрарка стал международной знаменитостью, на его стихи слагали музыку, а его устремленность к изучению того, что мы «могли бы найти внутри себя»[51], сыграла важную роль в формировании нового ренессансного чувства самоидентичности. Один из самых знаменитых портретов Елизаветы I вдохновлен «Триумфом целомудрия» Петрарки, в котором восхваляется древнеримская весталка, дева Тукция, доказавшая свою оспариваемую невинность тем, что пронесла по всему Риму воду из Тибра в решете. Елизавета присоединится к и без того внушительному и почетному списку тех, кто переводил произведения Петрарки.