Принципы, которыми руководствовались Тюдоры, и их эмоции заслуживают изучения не меньше, чем законы, которые они принимали, и битвы, в которых сражались. Возможно, некоторый скептицизм по отношению к куртуазной любви объясняет тот факт, что она, по крайней мере теоретически, ставила женщин выше мужчин, да и в целом эмоциональная сфера традиционно считалась чисто женской прерогативой. Другие подходы к тюдоровской или средневековой истории – военный, дипломатический, юридический, конституционный – неизбежно тяготеют к выдвижению на первый план опыта мужчин, которые вели войны и принимали законы.
Биографический подход нередко акцентирует внимание на историях нескольких выдающихся женщин, чья жизнь достаточно подробно описана. Но таким описаниям зачастую недостает информации о внутренней жизни героини, которая остается для нас такой же двухмерной, как иллюстрация в старинной рукописи. Несколько лет назад в процессе работы над книгой «Сестры по крови: женщины, стоящие за Войной Алой и Белой розы» (Blood Sisters: The Women Behind the Wars of the Roses) меня болезненно поразила история Сесилии Невилл – матери Эдуарда IV и Ричарда III. Хотя нам известно, что ей пришлось стать свидетельницей казни одного из ее сыновей, герцога Кларенса, по приказу другого сына, а третьего подозревали в убийстве ее внуков, Тауэрских принцев, мы не располагаем никакими свидетельствами о том, что она по этому поводу думала или чувствовала, на чьей была стороне. Вероятно, одна из причин нашего непреходящего увлечения Тюдорами заключается в том, что для их эпохи острый дефицит доступных исторических источников внезапно сменяется обильным пиршеством: это позволяет нам не чувствовать себя жертвами досадной неопределенности.
Вместо того чтобы подвергать сомнению обоснованность идеи о куртуазной любви, лучше поразмыслить о ее пользе – прежде всего, для самой династии Тюдоров, воспользовавшихся старыми историями, чтобы укрепить доверие к новому режиму. И хотя, оглядываясь назад, мы можем заключить, что они положили начало современной эпохе, сами Тюдоры страстно желали изобразить себя легитимными наследниками долгой и благородной традиции средневековой монархии. Какими бы перспективными новшествами ни отличалось правление Генриха или Елизаветы, монета, которую они разыгрывали, – именно прошлое, а не будущее. Куртуазные идеи были полезны и для женщин, изо всех сил пытавшихся найти свое место в авантюрном XVI веке и жадно державшихся за кодекс, который, казалось, дарил им не только автономию, но и превосходство.
Сегодня изучение куртуазного кодекса полезно еще и для тех, кто стремится проникнуть в сознание средневекового человека. Оно дает нам редкую возможность говорить с Тюдорами на равных, наслаждаясь одними и теми же произведениями исторической беллетристики. Они, как и мы сегодня, были потребителями куртуазных фантазий. До нас не дошло ни одной иллюстрации осады Зеленого замка на пиршестве 1522 года, но мы можем составить представление о ярком образе, который вдохновил его создателей.
На 300 с лишним великолепно иллюминированных пергаментных листах Псалтыря Латтрелла, созданного по заказу благородного господина из Линкольншира в первой половине XIV века, группа безвестных иллюстраторов, дав волю воображению, изобразила идеализированные сцены повседневной жизни, размышления о карьере и рыцарстве сэра Джеффри Латтрелла и странные фигуры полулюдей-полуживотных, с помощью которых Средневековье выражало темную сторону своих догматов. Среди прочего художники изобразили и осаду Замка любви: образ, уходящий корнями в башни и форты неприступного целомудрия Девы Марии. Пока рыцари в позолоченных доспехах деловито пытаются взобраться на стены башни, укрывшиеся в ней дамы энергично (хоть и не очень эффективно) защищаются, сбрасывая из башни цветы. Создается впечатление, что рыцарям не составит труда взять этот замок. Но вот следует ли им это делать… Именно этот вопрос отражал суть куртуазной идеи, хоть и казалось, что к XVI веку он уже разрешился в пользу мужчин.
Осада Замка любви – это образ, скорее взывающий к фантазии, чем призванный отражать реальность. Столетие спустя появится еще один образ, который, на мой взгляд, послужит той же самой цели. На одной из створок так называемого триптиха Верля, созданного в Кёльне в 1430-х годах, а сегодня хранящегося в мадридском музее Прадо, предположительно, изображена святая Варвара за чтением. (Средневековые изображения читающих женщин-святых встречаются на удивление часто, что, конечно, внушает оптимизм.) Поглощенная книгой, одетая в роскошную, но удобную одежду, она восседает на пышных подушках, рядом с ней в вазе стоит ирис, а за спиной в камине горит огонь. Окно ее комнаты открыто, за ним в отдалении видна строящаяся башня – место ее будущего заточения. Именно по этой детали можно идентифицировать девушку как святую Варвару, чей отец-язычник запер ее в башне, тщетно пытаясь уберечь от пагубного влияния кавалеров и христианства.