Дело пошло на лад. После выстрела Рыжик и Зента наперегонки плыли за птицей и дружно возвращались.
Я глядел на них и радовался.
Иные наши охотники имеют дурную привычку выходить на утиную охоту с гончей собакой. Это мне ужасно мешало. Гончаки приметят Рыжика — завопят, зальются как оглашенные:
«Лисица на заливе! Ай-ай-ай! Какое безобразие! Ай-ай-ай! Хватай, братцы-сестрицы! Ай-ай-яй!»
Я дую в свисток. Зента схватится с одним дурнем, а два-три скачут к Рыжику. С гончими шутки плохи. Рыжик летит ко мне, прядает ушками, машет хвостом: «Спасай!» Я посажу его в заплечный рюкзак; отбиваюсь от гончих прикладом.
Рыжик сидит в мешке, как в крепости. Высунет морду в дырочку, посмеивается над злыми собаками:
«Чудаки лопоухие! Разве хозяин даст меня в обиду!»
Отбив нападение, мы снова принимаемся за своё дело.
Однажды на утиной охоте случилось маленькое происшествие, о нём стоит сказать. Раненая утка шилохвость упала очень далеко, почти на середине большого озера, где возвышался крохотный островок.
Я послал Рыжика. Он подплыл к утке, взял её в зубы, выбрался на островок и принялся завтракать. Он спокойно уплетал сбитую мной утку. Сущее мародёрство, неуважение к хозяину! А главное, чревато последствиями. Ведь лиха беда начало. Если Рыжик пристрастится лопать добычу, что из него выйдет? Возмущало меня ещё и то: лисовин не был голоден — утром я накормил его и Зенту до отвала. Чего же ради он польстился на шилохвостую утку?
Я свистел, вызывая Рыжика на берег. Он слышал позывные, но продолжал грызть утку. Я послал за ним Зенту. Она подплыла к островку, отняла у лисовина остатки птицы и прыгнула в воду. Рыжик поплыл за ней.
На берегу я долго распекал Рыжика за мародёрство. Он виновато помахивал пушистым хвостом, просил прощения, лизал мне руки. Всем своим поведением он говорил: «И сам не понимаю, как это случилось, хозяин! Больше не буду!» Я простил его, и это, действительно, не повторилось.
Рыжик постепенно осваивал «технику» утиной охоты, становился таким же дельным помощником, как Зента.
Первые успехи вскружили мне голову. Мысль моя вознеслась высоко. Я уже предвидел день, когда приглашу специалистов-собаководов и покажу им работу Рыжика:
«Новая порода охотничьей собаки. Прошу любить и жаловать».
Надо было испытать Рыжика на боровой дичи. Я начал с уток, потому что там вся работа лисовина была на виду, в лесу же труднее следить за поиском и стойкой. Теперь, казалось мне, совершенно безопасно пустить лисовина по тетеревам.
Мы отправились в лес. Сперва Рыжик бегал рядом с Зентой, затем куда-то исчез. Я давал позывные. Лисовин не шёл на свисток.
— Зента, Рыжик пропал! Ищи Рыжика!
Собака знала эту команду — так мы часто играли на усадьбе. Лисёнок прятался в копнах соломы или в бурьяне, и Зента отыскивала его.
…Минут через десять послышался лай Зенты. Я зашагал на голос. Собака, стоя у входа в жилую лисью нору, отрывисто и сердито тявкала. Временами лай переходил в растерянный визг.
«С ума спятил, дурашка! — корила она приёмыша. — Выходи скорее!»
Мне всё стало ясно: зов предков увлёк Рыжика в подземное логово. Он слышал голос «матери» и не отзывался. Ему было хорошо и уютно в норе. Значит, то древнее, что проснулось в нём, было сильнее привязанности к собаке-воспитательнице, к человеку- хозяину.
На всякий случай я дунул в свисток. Лисовин не выходил. Со мною не было ни топора, ни лопаты, чтобы откопать предательскую нору. Да и какой смысл копать! Разве поправишь непоправимое?
Я отозвал собаку и двинулся к дому. Зента дважды поворачивала назад, жалобно тявкала там, где остался её непутёвый «сын». Как не хотелось ей возвращаться без него в деревню!
Была ещё маленькая надежда: Рыжик опомнится и, проголодавшись, вернётся на второй или третий день.
Рыжик не вернулся…
Мы с Зентой попрежнему охотимся в том лесу. Иногда я даю резкие позывные, останавливаюсь. Мне думается, лисовин выбежит из кустов и радостно прыгнет на грудь. Зента стоит рядом и ждёт. В добрых глазах её — напряжение, боль.
— Рыжик! — зову я.
Никто не отзывается. Тишина.
Неудачники
Это было в дни осеннего перелёта.
Задолго до рассвета я вышел к заливу, где всегда садились на жировку пролётные утки. Обычно тут стрелять приходилось по сидячим: залив клином вдавался в мелкий ельник, скрадывать птиц было удобно.
Теперь же картина изменилась. Осень была сухая, вода сошла, кромка залива оказалась далеко от леса.