Ожидавший какого-то обычного сообщения, старый Балкан произнес: “Говори, Ширван ага, что хотел сказать”, – при этом подумал: “Как бы не уснуть во время его разговора”.
По тому, как начал говорить Ширван, стало ясно, что разговор будет долгим. После этого Балкан подвинул к себе пару подушек, лежащих в изголовье постели, оперся на них локтями и приготовился слушать.
Видя, что собеседник готов его выслушать, Ширван заговорил несвойственным ему тихим голосом, словно опасаясь, что его могут подслушать. Совершенно неожиданно он начал разматывать запутанный клубок невероятно дикой истории.
* * *
Во время той встречи Балкана с Умман ничего особенного не произошло, разве что девушка взглядом дала понять, как он нравится ей, тем не менее она стала считать его своим и пока он был на войне, тайком от других поглядывала на дорогу, ждала его возвращения.
Каждый раз, когда от Балкана приходило письмо, Умман сама забирала его с почты, находившейся рядом с сельсоветом, и радостно несла его к ним домой. Зачастую она сама и читала матери Балкана его письма. Перед самой войной опять был изменен без конца меняющийся туркменский алфавит. Мать Балкана Отага, как и все другие привыкшая к прежнему письму, не очень-то умела читать на новом алфавите. Таким образом, у Умман каждый раз появлялась возможность подольше задерживаться в доме, о котором она мечтала.
В те дни Отага, видя, как старается девушка, радовалась и тешила себя надеждой: “Неспроста ты, девица, так тянешься ко мне, наверняка ты тайком переписываешься с Балкан джаном”. В мечтах она уже видела Умман своей невесткой, представляла, как, одетую в шелка, вводит ее в свой дом. Собственно, никаких догадок и не надо было, они еще и встречаться-то не начали, а аул уже давно поженил их. А если кто-то собирался идти к родителям Умман сватать ее, другой тотчас же отговаривал: “Не стоит к ним ходить, она, похоже, переписывается с сыном Отаги”. Хотя и без того мать Умман отваживала всех, говоря, что дочь не желает идти замуж. Из этого аул сделал вывод: “Конечно, как она может идти за другого, когда этот шустрый сын Отаги Балкан, вырядившись в матросскую одежду, наверняка охмурил ее и где-нибудь в укромном местечке лишил невинности…”
Когда Балкан вернулся домой с женой и ребенком, это стало ударом для Умман, она задыхалась от обиды и негодования и чувствовала себя так, словно вокруг ее шеи неожиданно обвилась змея. Хотя она и старалась не подавать виду, в те дни сильно похудела, была бледной, как после тяжелой болезни.
Ей очень хотелось видеть Балкана, с которым в мыслях своих встречалась и была счастлива, строила планы на будущее, но ее удерживал страх быть разоблаченной, она боялась, что люди могут догадаться о ее чувствах, поэтому несколько раз откладывала свой поход в этот дом, чтобы поздравить его с возвращением. В те дни и Ширван видел, как мучается и страдает его племянница, как сидит, отрешенная, уставившись в одну точку. Ему было искренне жаль племянницу. Чтобы хоть как-то отвлечь девушку от тяжелых мыслей, он нагружал ее все новыми и новыми поручениями, например, возложил на нее обязанности по распространению заема, заставлял делать отметки в чайной тетради…
А потом как-то совершенно неожиданно началась ее дружба с Бертой, ничего не подозревавшей о тайной любви Умман к Балкану. То они вдвоем выходят из магазина, а на руках у Умман сынишка Балкана. А то вдруг сама Берта, ведя малыша за руку, идет в гости к Умман, а та, еще издали заприметив их, выбегает навстречу, хватает ребенка и начинает осыпать его поцелуями.
Время от времени Умман брала с собой Берту ставить сети в море. Правда, до войны народ не очень-то одобрял женские походы в море, даже если это было продиктовано необходимостью добывать пропитание. Бытовало устойчивое мнение, что женщина на корабле к несчастью, но мнение это было всего лишь следствием желания защитить женщину – продолжательницу рода и хранительницу семейного очага, уберечь ее от несчастий, подстерегающих в море. И до сих пор мало кто переступал через эту убежденность.
Большая часть мужского населения островного аула была истреблена Сталиным, рьяно взявшимся за уничтожение “баев” и “кулаков”, “прихвостней белого царя”. Многие бежали от тирана и оседали в Иране. Оставшихся мужчин да молодую поросль поглотила начавшаяся война. Так что добывать пропитание приходилось женщинам да обессилевшим старикам.