— Ах патрон, патрон! — горевал старый реалист. — Я вам столько раз рассказывал, что случилось с Сэмми Подметкой!
— Патрон, — позвала Лени, — это я, Лени! Вы меня узнаете?
Дядя Нат печально покачал головой:
— Слишком поздно, девочка. Он утекает у нас из рук, как чистая вода. Ах! Господи, неужели правда нужно, чтоб мы жили низачем и чтоб всегда умирали во имя чего-то?
— Но от чего он умирает, конкретно? — спросила Лени с той девчачьей злобой, которую в миг явления вселенской любви всегда чувствуют все те, кого мало любили.
Дядя Нат покачал головой:
— Он умирает потому, что не смог потерять надежду. Это непростительно.
— …Всегда и всюду, — затянул Тюльпан, — нужно быть с теми, для кого наше решительное непротивление сыграет роль, самую изумительную и самую изнурительную…
Он приподнялся на правом локте, посмотрел на Лени. Нос теперь занимал все его смягчившееся лицо, нос казался самоуверенным и важным; он оккупировал все пространство и возвышался повсюду сразу, совершенно один, совершенно огромный, как победитель. Желтый котелок на голове тоже держался победоносно и самоуверенно, казалось, он собирается втихаря заполучить последнее слово, но вы не волнуйтесь, негры, поскольку, чтобы помешать моему соловью петь, нужна штука посильнее, чем нос и чем желтый котелок.
— Слышали хорошую новость? — прошептал Тюльпан. — Мой близкий конец сеет в мире отчаяние и раскаяние. Овечки, пришедшие пастись у моих ног, принесли мне добрую весть: будто бы ненависть и презрение внезапно покинули сердца. В Нью-Йорке народ постится. Женщины уже надели траур. Никто не занимается любовью. Церкви отрекаются от мира суетного. Замирая на руках матерей, дети не хотят больше брать грудь. Собака заговорила человеческим голосом, и слезный дождь обрушился на бедные кварталы города. Великая волна доброты захлестнула страну, разрушив Уолл-стрит и Голливуд. Богатые отказались от своих сокровищ, крезы толпами выстраиваются в очередь за бесплатным супом. Повсюду небывалый урожай: три раза в неделю плодоносят деревья, а из одного кокона разноцветным фонтаном брызжут сотни бабочек. На Бродвее нищему подбил глаз бифштекс, упавший с неба. В Бронксе молочные гейзеры взметнулись к солнцу. За одну ночь пшеничное поле взошло на Пятой авеню, и безработные заняты теперь уборкой урожая. Чернокожий был избран в Белый дом. Америка больше не дышит, жизнь застыла в пустоте, затаив дыхание, человечество поворачивается наконец ко мне…
Он бросил несколько крошек. Лени подошла совсем близко к этому горе-рыболову, попавшемуся на собственный крючок.
— Ничего, патрон, ничего. Вы слишком много пели, вот и все. Вы не первый, с кем такое произошло, и не последний. Но погодите, я вас вылечу. Это очень просто: нужно только читать газеты. Я много принесла. Послушаете?
— Слух мой открыт доброму слову.
— Ладно, я читаю. Заголовок: «Нью-Йорк отвечает на зов Белого Махатмы Гарлема». Это на первой полосе. Там фотография: вы посреди комнаты, над блюдом с пеплом, между священной коровой и старым негром. Очень трогательно.
— У них есть все, кроме соловья, — прохрипел дядя Нат, — но его-то они и не получат!
— А вот что пишут: «Торжество милосердия. Праздничная благотворительная неделя, организованная под эгидой великодушной элиты нью-йоркского общества, начнется завтра вечером. Цель мероприятия — предоставить в распоряжение Постящегося некоторую сумму, которую он свободно сможет использовать для своего великого гуманистического движения „Молитва за Победителей“. Семь ночей развлечений и радости включают в свою программу…»
— Не изводите себя, патрон, — быстро выговорил дядя Нат.
— Мы выберем одну наугад — «Ночь Франции», «ночь шампанского и духов, незабываемых нарядов, в чарующей обстановке, полностью посвященная культу женщины, воскрешенному мастерской кистью Лопе Искариота. Во время праздника очаровательная сиротка, специально приехавшая из Парижа и облаченная в один лишь яркий шифон, изысканно украшенный Коко Бабар, этой великой законодательницей грации и хорошего вкуса, — вызовет, мы в этом уверены, жалость самых пресыщенных…»
Тюльпан хмыкнул, что могло при желании сойти и за хрип, и за вопрос. Его нос показался еще больше, желтый котелок — еще самоувереннее, но, говорю вам, негры, этого мало, мало, чтобы помешать моему соловью петь.
— Эй, патрон! — быстро встрял дядя Нат. — Патрон, не изводите себя!
— Отметим также «Нубийскую ночь», «в ярких, изображающих джунгли декорациях которой величайшие кутюрье Нью-Йорка представят свои последние модели, а изысканная звезда стриптиза Рози О’Ха будет выставлена на продажу с аукциона по-американски в пользу голодающих детей Африки…»