По улице прошел ночной сторож. Он протрубил в рожок, объявляя время, но Мария мирно храпела в своей постели. Ей снилось, будто все комнаты наполнились водой и хозяин с хозяйкой уплывают на задернутых балдахинами кроватях. Море поднималось все выше, поглощая город, но она была уже рыбкой и быстро носилась по затопленному дому. Смотрите, я могу дышать! Она свободна, потому что все остальные утонули – все, кроме ее детей. Они легкой стайкой мчатся вслед за ней. Снуют там и здесь, проплывая по черным и белым клеткам мраморного пола.
Мария улыбается, чувствуя себя хозяйкой в подводном царстве. Другим пришлось умереть, чтобы она смогла жить, – и в мире сна это казалось ей вполне естественным.
7. Корнелис
Если поэт хвалится тем, что способен разжечь в человеке любовь, которая является главной целью всех живых существ, то художник может сделать то же самое, и даже еще в большей степени, поскольку в его власти представить перед любящими сам объект любви, придав ему такое сходство, что они начинают целовать его и вести с ним беседы.
Следующий сеанс состоялся через две недели. Корнелис был очень занят и редко находился в доме. Он управлял складами в гавани. В полдень, как только открывалась Биржа, отправлялся на торги. Амстердам буквально кишел деньгами, поэтому деловая жизнь протекала здесь бурно, даже лихорадочно, тем более что Биржа закрывалась уже к двум часам. Кроме того, как состоятельный бюргер и почетный гражданин Корнелис выполнял кое-какие общественные обязанности. В 1636 году город переживал настоящий бум. Правда, правительство находилось в Гааге, но истинной столицей республики являлся Амстердам. Торговля била ключом, искусства цвели пышным цветом. По улицам расхаживали модно одетые прохожие, и вода каналов отражала их красивые и богатые дома. Город словно наполняли тысячи зеркал. В них блестело холодное утреннее солнце. Красноватые облака неподвижно висели над мостами. Казалось, будто город вглядывается в воду, как женщина, рассматривающая себя в зеркале. Впрочем, как можно упрекнуть в тщеславии того, кто так красив?
А в домах, в тысячах комнат, висели картины: маленькие зеркала, отражавшие жизнь их обитателей. Женщина играла на клавесине, скосив глаза на стоявшего рядом мужчину. Красивый молодой солдат подносил к губам бокал, и его фигура преломлялась в блестевшем на столе графине. Служанка передавала письмо хозяйке… Мгновения, застывшие во времени, словно в густом желе. Люди еще не одно столетие будут разглядывать эти полотна и гадать, что произойдет дальше. Например, что прочитает в письме эта женщина, стоящая у окна с залитым солнцем лицом? Может, она влюблена? Отбросит ли она письмо или, наоборот, выполнит содержащиеся в нем указания? Подождет, пока дом опустеет, и поспешит в глубину анфилады, на задний план картины, купающийся в солнечных лучах?
Кто знает? Ее лицо спокойно, а любовные тайны надежно заключены в сердце. Она просто стоит, запертая внутри толстой рамы, застыв на пороге какого-то важного события. Ей еще предстоит принять решение.
София стояла у окна. Она не видела, как подошел Корнелис. Окно находилось посредине лестницы. Его украшал витраж в янтарных и винно-красных тонах. В центре рисунка сидела пестрая птичка, запутавшаяся в стеклянной зелени. Поэтому она не могла разглядеть, что находится снаружи. В окно било солнце, бросая на ее лицо разноцветные зайчики. София просто стояла у окна, тихо и спокойно.
Корнелис подумал, что она сама и есть живая картина – вот здесь, сейчас, пока художник не успел запечатлеть ее на полотне. И вдруг его охватило странное чувство. Жена будто исчезла, ее душа ускользнула, и перед ним осталась лишь оболочка в ярко-синем платье.
– Любовь моя… – начал он.
София резко вздрогнула и обернулась.
– Разве ты не слышала стук в дверь? Пришел господин ван Лоо, он ждет нас внизу.
Ее рука взметнулась к волосам.
– Он здесь?
Корнелис поставил на стол вазу с тюльпанами. Он попросил включить ее в портрет: тюльпаны были его страстью.
– Я выложил за них кругленькую сумму, – сообщил Корнелис. – Это tulipa clusiana, оранжерейный сорт. Вот почему они цветут так рано. Их продает португальский еврей, Франческо Гомес да Коста. – Белые лепестки слегка розовели по краям. – Неудивительно, что поэт сравнил их со стыдливым румянцем на щеках Сюзанны, не правда ли? – Он прочистил горло. – Разве они не напоминают нам о том, что земная красота мимолетна и то, что сегодня полно очарования, завтра обратится в прах?