Меня на следующий же день перевели даже не в другую камеру, а в другую тюрьму — в пересылку «Красная пресня». Но во всей этой истории, да еще присоединившейся к предыдущим, было очень много странного. Конечно, отправить жалобщика в камеру, где его изувечат для «кума» было обычным делом. Но наша камера совсем для этого не подходила. В «Матросской Тишине», как и в других советских тюрьмах, конечно, была одна или две «пресс-хаты», куда помещали или тех, кто не давал нужных следствию показаний (зачастую вполне лживых) или не нравился администрации тюрьмы. Там их зверски избивали, почти всегда — насиловали, но это делали специально отобранные сильно звероподобные уголовники, которым уже нечего было терять и которые знали, что если их переведут в другую камеру там их убьют. Но наша камера была совсем другой. Ни сменявшиеся в ней недавние малолетки, ни другие мои соседи, как мне кажется, были совершенно не обучены зверски избивать и всерьез насиловать других заключенных, да еще по указанию тюремной администрации. К тому же и кроме меня несколько человек встречались с адвокатами, их могли куда-то перевести и все бы превратилось в серьезный скандал. Потом я понял, почему «кум» вывел нас в коридор — чтобы отправить охранников и быть уверенным, что никто его предложения не услышит. Но, главное, что должно было происходить в нашей, повторяю, совершенно не готовой к этому камере? Что планировал, в конце концов, делая такое предложение «кум» или те, кто его прислал, конечно, зная, что происходит в последний месяц в камере. Даже на малолетке, которая в «Матросской тишине», конечно, была, и где коллективные избиения и насилия то и дело происходили, иногда спонтанно, иногда — организованные администрацией, причиной, как правило, было сотрудничество (реальное или мнимое) с администрацией, и уж никогда не открытая просьба «кума». Все это до сих пор мне не понятно, может быть, повторяю, как раз потому, что не знаю — чего они ждали в результате.
Красная пресня
Самая большая в Москве тюрьма на Красной Пресне была не следственным изолятором, как «Матросская тишина» и Бутырка, а пересыльной тюрьмой, причем не только для Москвы, но и всей Московской области. Правда, в необычайно чистой и аккуратной камере, человек на тридцать, где я оказался, кажется, были еще два-три москвича, ожидавших решения Верховного суда, но все остальные были из небольших подмосковных городков и деревень, и это оказалось очень для меня интересно.
Был, правда, очередной торгаш из «Матросской тишины», но слава Богу, помоложе и менее агрессивный. Хотя цели у них были схожие — тут же начал рассказывать об избитом и перевязанном парне, что его посадили за неудобные для следователя показания в «пресс-хату», где его не только жесточайшим образом избивали, но еще и насиловали. Парень этого не признавал, да, главное, спокойных подмосковных жителей все это не интересовало. Был среди них, правда, и молодой убийца, убивший сразу соседских и старика и старуху, но его история оказалась просто классической для деревенского Подмосковья, во всяком случае для нашей камеры. Убитая им старуха, как утверждал парень, была всем известной, даже не не только в их деревне, но и всей округе ведьмой. И у матери парня сперва перестала давать молоко, а потом и вовсе сдохла корова. И всем было известно, что соседка так все наколдовала. Без коровы им стало очень тяжело, а тут еще и коза молока почти не дает. «И я пошел к колдунье, сказать, чтобы она оставила нас в покое — и так плохо живем. Вечером походил вокруг ее дома, сперва все было темно, а потом какой-то странный свет появился. Гляжу в окно, она что-то ворожит, а у нее рога торчат. Их потом на обыске нашли, только один она успела превратить в косточку, а другой в палочку. Но я не хотел ее убивать, хотел только попросить, чтобы нас оставила в покое… Стучу в дверь — никто не отзывается. Я тогда сам дверь открыл, только начал колдунье о корове говорить, а тут из соседней двери ее старик с топором выскакивает и на меня. Ну тут уже пошла драка и я их обоих, как они на меня напали, и порешил. Но меня в нашем суде даже учительница защищала и говорила, что все знали о том, что старуха — ведьма, да и она сама в этом уверена».
За месяц, который я провел на Красной Пресне, разнообразные мои соседи из Подмосковья сообщили мне столько бесспорных сведений о необходимости завязывать колосок, неразменных рублях, катящихся по дороге одиночных колесах, домовых и черных котах, вспоминая полуразрушенные церкви в их деревнях с сохранившимися остатками ликов святых, так уверенно говорили — «Боги», то есть каждый святой был для них особым богом, что я понял — за тысячу лет христианства на Руси язычество никуда из нее не ушло и первобытные верования были гораздо ближе, теплее и понятнее, чем сложное, изысканное христианство, да еще в своей почти загадочной, дворцово-обрядовой византийской форме.