В режиме особой секретности содержались родственники Сталина Анна Аллилуева и Евгения Аллилуева. Заключенные такого ранга значились в делах и картотеках лишь под номерами. Сын вождя Василий Сталин, угодивший в централ в разгар хрущевских разоблачений, значился как Василий Васильев. За ним велся особый надзор. В музейных архивах хранится копия секретного донесения Никите Хрущеву, подписанного Председателем КГБ Шелепиным и Генеральным прокурором СССР Руденко (за 7 апреля 1961 года):
"В. И. Сталин за период пребывания в местах заключения не исправился, ведет себя вызывающе, злобно, требует для себя особых привилегий, которыми он пользовался при жизни отца. Считаем целесообразным в порядке исключения из действующего законодательства направить Сталина после отбытия в ссылку сроком на пять лет в Казань. Считаем также целесообразным при выдаче В. И. Сталину паспорта указать другую фамилию".
Легендарным узником по праву считался и американец Пауэре, решивший немного пошпионить над нашей Родиной. В 1997 году во Владимирскую тюрьму приезжал сын знаменитого летчика-шпиона. Он пожелал взглянуть на камеру, где жил отец, и подарил тюремному музею книгу Пауэрсастаршего. В этой книге много воспоминаний о централе, о здешнем режиме, меню и обычаях.
Побеги из Владимирской "крытки" можно пересчитать на пальцах. Наиболее громкий и скандальный связан с Михаилом Фрунзе. Среди попыток к побегу выделяется история сорокалетней давности. Глубокой ночью двое авторитетных урок в момент подачи какого-то предмета (вероятно, записки) через дверную кормушку ухитрились схватить охранника за руку и затащить эту руку по локоть в камеру. Они полоснули по венам заточенной ложкой и приказали открыть дверь (до 1953 года камеры были под двумя замками. Ключи хранились у надзирателя и дежурного). "Вертух" колебался недолго. Когда зеки пообещали искромсать ложкой венозные сосуды и держать кисть до тех пор, пока охранник не истечет кровью, ключ пополз к замку. Пленник, согнутый у кормушки в три погибели, долго не мог открыть дверь. Наконец она приоткрылась, и надзирателя заволокли в камеру. Грозя заточкой, урки приказали ему снять мундир, в который облачился один из зеков. Полосой простыни охраннику связали за спиной руки, вывели в коридор, подошли к телефону прямой связи с дежурным по корпусу и сняли трубку. Пленник попросил дежурного, имевшего ключ от двери тюремного корпуса, срочно прибыть на его пост. "Труп в камере, кратко объяснил он. Судя по всему, самоубийство".
Дежурный поднялся на пост и остановился перед решеткой. Среди коридора в тусклом свете лампочек стоял охранник, припав глазом к глазку камеры. "Иди сюда, посмотри на это чудо!" крикнул лжеохранник голосом настоящего "вертуха", которого держали по ту сторону двери с удавкой на шее. Пленник кричал в приоткрытую кормушку. Дежурный открыл решетку и подошел к "коллеге", все так же стоящему вполоборота. Молниеносный удар в кадык свалил офицера на пол, Отстегнув у хрипящего капитана связку ключей и затащив его в камеру, зеки закрыли дверь и заспешили к выходу из корпуса. Но открыть вторую решетку они не смогли: второй ключ имелся лишь у дежурного помощника начальника тюрьмы. Тащить оглушенного капитана на пост к телефону и вызывать дежурного помощника было делом хлопотным. Пока урки возились у зарешеченных дверей, пытаясь раскурочить замок, охранник пришел в себя и с помощью капитана развязал себе руки. Он добрался к окну, где уже давно не было стекла, и начал кричать: "Вторая вышка! Побег! Вторая вышка! Побег!"
Охранник на вышке услышал крики и позвонил начальнику караула. Два автоматчика поднялись к решетке, от которой зеки уже бежали обратно в камеру, и пустили по коридору две очереди. Один из беглецов умер на месте, другого добили спустя несколько минут.
Владимирские тюремные экспонаты, впрочем, как и питерские, доступны далеко не всем. Музей заведение режимное. Исторические архивы, и предметы Владимирского централа хранятся в бывшей тюремной камере, в которую попасть можно лишь через сеть постов. Тюрьмы умеют хранить любые тайны, даже самые безобидные.
"Звонок"
В жизни любого зека наступает момент, когда отсижено уже больше, чем предстоит отсидеть. Это, естественно, половина срока... В зависимости от общего срока зек начинает загодя готовиться к дню "звонка". В советское время большинству освобождающихся просто некуда было податься.
Существовал список населенных пунктов (столицы союзных республик, городагерои, погранзоны, портовые города и т.д. и т.п.), куда бывшему зеку путьдорожка была заказана. Многие прописывались за так называемым "сто первым километром" или маялись по паспортным столам, исполкомам, приемным всяких "Президиумов" в тщетной надежде получить разрешение жить в родном доме с отцом и с матерью. Чем строже режим, тем больше было ограничений на прописку. А если у зека, независимо от режима, вообще не было родных, то жилплощадь его переходила в ведение государства и отдавалась нуждающимся например, молодым специалистам Угро и ОБХСС.
Нынче все по-иному. Ограничения сняты, но затруднений для зека в вольной жизни меньше не стало. Вечно нуждавшиеся в рабсиле заводы стоят, а коммерческие структуры весьма неохотно берут на работу судимых. Если же берут охотно, то это просто подозрительно. Сергей Т., например, отбывал срок (1,5 года) за хулиганство 25 лет назад. А при устройстве на работу в некую фирму скрыл этот ужасный факт своей биографии. Отработал пятницу, а к понедельнику все вскрылось (благодаря бдительному кадровику бывшему комитетчику), и Сергей был с позором изгнан с престижного "поста" водителя персонального "джипа-чероки". А ведь он просто забыл об этой судимости ведь не год назад освободился!
Чем ближе "звонок", тем медленнее сменяются дни. Время замедляет ход. Последний год длится как два предыдущих, а последняя неделя как три месяца...
В ночь перед освобождением зек, уважая кентов и соседей по бараку, заварит несколько банок крепчайшего чифира и просто "купеческого" чайку.
Это проводы. Путевый зек, конечно, выполнит обещания, данные братве:
что-то передаст, кому-то позвонит. Но многого обещать не будет, это дело несерьезное... Когда кто-то, в возбуждении от предстоящего, кричит:
"Братва! Выхожу за ворота и в магазин! Обязательно переброшу чай, сгущенку..." то обязательно кто-нибудь вставит ехидно: "Каски-то надевать?" "Зачем?" "Чтоб банками не убило". Так что не надо давать непосильных обещаний: не исполнишь, помянут недобрым словом, а сядешь еще раз припомнят и предъявят.
Освобождающийся часто идеализирует предстоящую жизнь. Это связано, конечно, с опьянением свободой, вольным воздухом. Многие с трудом вписываются вообще в жизнь, не говоря уже, в частности, о жизни семейной или трудовой. Чем больше срок, тем труднее адаптация. "Модель общества" (тюрьма и зона), в которой сколько-то лет существовал зек, растягивается в пространстве до размеров Общества в натуре. В зоне зек мог дотянуться до врага заточкой в Обществе враг строит свои козни на огромном расстоянии. "Петухи" свободно гуляют по улицам, хватают за рукава прохожих, слово "козел" в повсеместном обиходе. Все посылают друг друга на... и поминают нехорошим словом мать. Как жить в таком мире, где смещены все понятия, сняты запреты и пахнет беспределом? Многие попадают в безвыходное положение, оставляя, на выбор, два пути: назад, в тюрьму и зону или к братве, "блюдущей принципы". Но и второй путь ведет в конце концов туда же.
Но не будем, подобно конвою, "нагонять жуть" на читателя. Кто был там, тот этой жути не боится, а кто не был - пусть лучше вспомнит страницы повеселее...