Говоря, что ничто человеческое им не чуждо, древние вряд ли могли предположить, что это ничто, отделившись от человека, возьмет над ним власть и начнет его перелепливать по своему образу и подобию. Что возникнет государство, в котором на всех руководящих постах будет восседать ничто человеческое. А если пост окажется не руководящим, то ничто человеческое все силы приложит, чтобы сделать его руководящим, — будет ли это пост чиновника, дворника, сантехника или просто мальчика на побегушках. Потому что в стране победившего люмпен-пролетариата каждый, кто был ничем, должен непременно стать всем, чтобы подняться над другими из своего ничтожества.
Конечно, это ничто, придя к власти, прежде всего постаралось избавиться от тех, кто представлял собой что-то. Сначала оно избавилось от богатых, национализировав чужое добро, затем от недостаточно нищих (коллективизация и раскулачивание) и наконец от умных, талантливых, с царем в голове, потому что царь в голове опасен для любой власти.
Эссе, сэр! Время, однако, шло, и ничто, которое стало всем, все больше тревожилось: а вдруг оно снова станет ничем? И тогда оно отменило диктатуру люмпен-пролетариата и объявило, что отныне мы все будем жить по-человечески, поскольку ничто человеческое нам не чуждо. И пока население соображало, как это нужно жить по-человечески, ничто человеческое уже стало так жить.
Но от этого, сэр, оно не стало более человеческим. Ничто есть ничто, в нем всегда нечеловеческого больше, чем человеческого, хотя в чем-то оно человеческому не чуждо.
Первопроходцы светлого будущего
Сэр, по принципу стада можно построить сносную жизнь только для пастухов, чтобы остальных свободно доить и стричь, и даже резать, удовлетворяя свои потребности. И при этом говорить стаду: ваши дети будут жить лучше вас. Ваши внуки будут жить лучше вас. Как будто их не будут доить и стричь, а также резать, когда возникнет потребность.
Это была дьявольская выдумка — подсунуть людям вместо настоящего будущее, чтобы они работали в настоящем, а за работу получали в будущем. В светлом будущем, где кому-то будет светло, но кому именно — из нашей темноты не видно.
Первопроходцам уже и теперь светло. Они называются первопроходцами будущего, но светло им жить уже в настоящем. Где работал первопроходец Вышинский в голодные двадцатые годы? Начальником распределительного отдела Наркомпрода. Продукты распределял. А в тридцатые годы он уже жизни распределял: у кого отобрать, а кому пока оставить.
Эссе, сэр! Первопроходцы всегда стремились закрепить за собой власть, потому что власть кормит намного лучше, чем работа. Особенно когда работой ничего заработать нельзя — как при нашем развитом социализме и эмбриональном капитализме. Пройдут первопроходцы — самое лучшее съедят, за ними среднепроходцы подъедят, а заднепроходцам уже ничего не достается. И тогда заднепроходцы, разочаровавшись в светлом будущем, начинают требовать, чтобы им вернули их прошлое, которое отсюда выглядит намного светлей.
Но первопроходцы устремлены в будущее. Среди них и прежние пастухи, и новые, которые еще недавно были баранами. И все они выступают от имени стада как его полномочные представители. От имени стада они режут, доят и стригут, от имени стада превращают цветущую землю в пустыню. Зачем им пустыня? Сэр, это совсем нетрудно понять. Им нужно, чтобы голоса вопиющих в пустыне стали голосами их избирателей.
Люди результата
Путь человека результата начинается в том блаженном возрасте, когда он вырастает, как цветок, из горшка, и мама нетерпеливо спрашивает: «Ты уже?»
Он уже, сэр. На данном горшке он уже, но впереди у него множество других результатов.
Потому что он — человек результата. В школе он узнает, что Иван Грозный был изверг и злодей, но по результатам хороший человек, потому что он укрепил и расширил наше государство.
А декабристы, люди сами по себе хорошие, результата дать не смогли, потому что были страшно далеки от народа.
Эссе, сэр! Мы — люди результата. Дорога к нему длинная, финиша не видно, но он где-то есть. Когда-нибудь мы к нему придем, прибежим — пусть не мы, а те, что бегут за нами. Наши дети, наши внуки. Никто в мире уже не хочет бежать по нашей дороге, а мы бежим, мы умеем только бежать.
Но результат убегает от нас быстрей, чем мы к нему! приближаемся. Он бежит так быстро, что прибегает к нам с другой стороны и теперь не убегает, а за нами гонится.