Когда совсем к свету придем, будем жить как на ладони. Источник света над головой, и никуда от него не спрячешься. А как жить при этом, у всех на виду? У нас такое окажется на виду, что прошлая темнота покажется нам светлым раем.
Дополнение к сказанному
Блажен, кто верует (Грибоедов), блаженней — кто ворует.
Преступление и наказание растут на одном стебле (Эмерой), но преступление лучше плодоносит.
Платон мне друг, но истина дороже (Сократ) обходится.
Великие умы сходятся (Вольтер), но не всегда для великих дел.
Если враг не сдается, — его уничтожают (Горький). Если друг не сдается, с ним делают то же самое.
К честной жизни ведут многие пути (Цицерон), но нет среди них ни одного легкого.
Собственность — это воровство (Прудон), в особенности государственная собственность.
История всех существовавших до сих пор обществ была историей борьбы классов (Маркс) с цивилизацией.
Да, жалок тот, в ком совесть не чиста (Пушкин), и в ком чиста, и вообще в ком совесть.
Тюрьма имени свободы или Ностальгия по холере
Не нами сказано
Овца и волк по-разному понимают слово «свобода», в этом суть разногласий, господствующих в человеческом обществе.
Когда исчезает суд совести, обществу остается суд, в котором председательствуют тюремщики и палачи.
Забота тюремщика отдает эшафотом.
У нас у всех достанет сил перенести несчастье ближнего.
Человек способен примириться с любой несправедливостью, если он при ней родился.
С какой легкостью и самодовольством злодействует человек, когда он верит, что творит благое дело!
Где великий человек раскрывает свои мысли, там и Голгофа.
В стране баррикад
Капля учила стихи: «Где с пулей — встань, с винтовкой — ложись, где каплей льешься с массами…»
В стране баррикад это была обычная ситуация, но Капля немножко не понимала: почему нужно вставать с пулей, а ложиться с винтовкой, а не наоборот? Но Капле нравились эти стихи. Ей нравилось быть каплей в бурном потоке.
И совсем ей не обязательно знать, куда мчится этот поток: орошает ли он поля, или затопляет населенные пункты. Она считает себя живительной влагой, но если ей скажут: с пулей встань, с винтовкой ложись… Капля твердо знает (хотя какая твердость у жидкости!), что тот, кто сегодня течет не с нами, течет против нас, льет воду не на ту мельницу. Однажды и о ней подумали, что она льет воду не на ту мельницу. Ей ничего не сказали, но она почувствовала вокруг какое-то охлаждение. Какое-то странное молчание. Будто на похоронах, а она как будто в гробу.
Ей захотелось оправдаться, но она не знала в чем. И перед кем. Никто ее не обвиняет, но Капля чувствует: атака на нее началась. Как в кинофильме «Чапаев»: пам-пам, пам-пам, пам-пара-рам-пам… Психическая атака. Вот тогда она дала себе слово: всегда литься с массами и никогда, никогда не выделяться из масс.
Капля была мягкая, чувствительная, а Винтик твердый и умный. Поэтому он писал книгу. Правда, в стол. Писал, писал и все в стол, в стол. Такое было впечатление, будто он ввинчивается в стол, но почему-то считалось, что он стол расшатывает, а не укрепляет. Его уже предупреждали: не расшатывай! Но он иначе не мог.
И однажды он услышал: пам-пам, пам-пам, пам-пара-рам-пам… Психическая атака. Та, в «Чапаеве», еще не была такая психическая, там, по крайней мере, было видно, откуда наступают. А тут — ну совершенно ничего нет, но что-то назревает, сгущается. И тихо так, еле слышно: пам-пам, пам-пам, пам-пара-рам-пам… Не на вас, а мимо вас. Но мимо вас, а не кого-то другого. Свистят мимо взгляды, как пули на войне. И вдруг — тихо так, вкрадчиво:
— А что автор хотел сказать в своем произведении?
Школьный вопрос. Как будто автор хотел сказать одно, а сказал совершенно другое.
И — без всякого перехода — здравицы, аплодисменты. Всем уже ясно, что автор хотел сказать. Такого в то время никто не хотел сказать, а автор хотел, он пытался. Он был по ту сторону баррикад, когда все были по эту. У него хватило твердости.