Рядом с кроватью, спиной ко мне, стоял невысокий коренастый человек и укладывал в чемоданчик медицинский жгут и пузырьки. Он был одет в короткий белый халат явно не первой свежести. Услышав щелчок открывшегося замка, человек обернулся и посмотрел на стоящих по ту сторону дверного проема людей. Движением указательного пальца он сдвинул на кончик носа очки и обратился к полковнику Карпову, все еще стоящему в дверях камеры.
— С ним все в порядке, — мгновенно переведя взгляд на меня и как-то довольно хамовато улыбнувшись, доктор пробормотал, не переставая ковыряться в чемоданчике:
— А вы и есть тот самый священник, которого прислали для наших изуверов и потрошителей? Ну что ж, добро пожаловать на Каменный. Здесь весьма веселенькое местечко, уверяю вас... Кстати, меня зовут Семен Аронович.
— Отец Павел. — Я подошел ближе к кровати. — Что с ним?
Глаза заключенного пришли в движение и замерли, остановившись на висящем у меня на груди серебряном кресте. Лицо его неожиданно приобрело осмысленное выражение, он даже попытался приподняться на локтях, но, видимо, был настолько слаб, что в конце концов остался лежать в прежней позе, прислонившись плечами к холодной каменной стене.
— Пятая попытка самоубийства за год, — спокойно, словно речь шла о погоде, сообщил доктор, ростом не достигающий мне и плеча. — И зачем только его помиловали, а? Уж лучше бы расстреляли или отправили на урановые рудники... — Закрыв чемоданчик, доктор встретился со мной взглядом и усмехнулся. — Может, вам повезет, и этот маньяк наконец-то перестанет меня дергать в самые неподходящие моменты.
Подмигнув мне на прощание, маленький доктор взял свой чемоданчик и направился к двери, оставляя меня один на один с полуживым человеком в полосатой робе, который все еще продолжал, не мигая, смотреть на мой крест.
— Вы запомнили, отец Павел? — донесся до меня голос полковника Карпова.
— Если что — нажмите на кнопку. Когда закончите, Саша проводит вас в мой кабинет.
В дверном проеме снова появилась физиономия невозмутимого охранника, вслед за чем тяжелая стальная дверь захлопнулась.
Глава 6
— Вы... действительно... священник?
— Что? — Я не ожидал, что человек, завороженно смотрящий на мой крест, так быстро «оттает». Он зашевелился.
— Я спрашиваю — вы настоящий священник или один из них, специально переодетый?
— Я самый настоящий священник. Меня зовут отец Павел. Еще позавчера я крестил новорожденных детей в храме Святой Троицы в Санкт-Петербурге.
— Да?! Тогда, если вы настоящий, то скажите мне, что говорится в Евангелии от Матфея, стих шестой, псалом пятнадцатый?
Я заметил, с какой неприкрытой надеждой смотрит на меня этот дрожащий то ли от холода, вызванного большой потерей крови, то ли от страха обмануться в своих надеждах, изможденный и уставший человек.
— «А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших». Так?
Я подошел ближе и опустился на край кровати. Какое-то время зек со страхом смотрел на меня, покусывая потрескавшиеся синие губы, а потом громко вздохнул и пробормотал:
— Не может быть... Нет... Не может такого быть...
— Я ошибся?
— Нет, нет! Просто... — Он весь как-то сжался, подогнув острые колени к груди, а потом вдруг опустил на них голову и опять тихо заскулил. Потом немного успокоился и прошептал:
— Просто я уже не верил, что они действительно... Что вы... Что вы все-таки приедете в это страшное место! Вы пришли, чтобы мне помочь, да? — Заключенный поднял голову и затравленно посмотрел мне прямо в глаза. — Тогда вы должны знать, что я не убивал!.. Я не убивал ни одной из тех женщин, за которых меня осудили на смертную казнь!.. Я невиновен!
Какое-то время мы оба молчали, глядя друг другу прямо в глаза и, видимо, пытаясь прочесть в них что-то особенное. В глазах зека я, однако, увидел лишь животный страх, а он наверняка прочел в моих недоверие. Я тяжело вздохнул и медленно покачал головой:
— Нехорошо, сын мой, начинать беседу со священником с обмана.
— Значит, и вы... отец Павел, — мгновенно сникнув, пробормотал себе под нос зек. — Мне никто не верит! Никто! С той самой минуты, как я выбежал из этих проклятых кустов!
Что-то горячее моментально взорвалось у меня в голове. Сердце учащенно забилось. Я еще не успел полностью сообразить, что же в словах этого немощного, жалкого убийцы так сильно задело мою душу, как память мгновенно включила свой кинопроектор. Я снова видел Вику, лежащую на белой каталке в морге Центра судебно-медицинской экспертизы, ее неестественно белое, словно перепачканное мелом, лицо...
— Как... твоя фамилия? — произнес я глухим голосом, инстинктивно сжав кулаки.
— Заключенный номер сто двадцать один! — с вызывом и неприкрытой злостью выплюнул в меня зек. — У меня нет фамилии! Есть только номер! — Неожиданно он расслабился и снова тихо пробормотал:
— Но я не убивал! Никого не убивал!
Скажите, отец Павел, за что мне такие муки, а?! Почему Бог, который должен быть милосердным и справедливым, позволяет, чтобы невинные люди шли на муки вместо настоящих подонков?!
Зек снова замолчал, сжав искусанные до крови губы и закрыв глаза. А я, все еще ошарашенный возникшей у меня в голове догадкой, продолжал разглядывать его желтое дряблое лицо. И чем больше я всматривался в него, тем сильнее убеждался, что вижу перед собой именно того выродка, который несколько лет назад так вероломно и беспощадно уничтожил мою любовь, мое счастье, мое будущее... За время пребывания в тюрьме он страшно похудел и постарел как минимум вдвое. Но все-таки это был именно он. Приговоренный к смертной казни убийца и насильник Скопцов, на счету которого семь загубленных жизней. Видимо, адвокату Зубову в конце концов удалось добиться того, чтобы расстрел этого изувера заменили на пожизненное заключение.
Господи, за что ты так наказываешь меня?! Ты всегда и везде учишь нас прощать наших обидчиков, но подумай, как я могу простить этого монстра, который погубил мою маленькую, беззащитную Вику и нашего неродившегося ребенка!
Зек зашевелился, открыл глаза и спросил:
— Отец Павел, скажите, может, все это просто хорошо придуманная сказка?
Может, нет никакого Бога и никогда не было, а все эти заповеди — просто плод больного воображения самоустранившегося от жестокой борьбы за жизнь отшельника, которого такие же, как он, сам неудачники после его смерти провозгласили мессией, а? Ударят по правой щеке — подставь левую! Проще верблюду пройти через угольное ушко, чем богатому попасть в рай! Значит, человек, который всю жизнь работал, должен все отдать бездельникам? Возлюби врага своего как себя самого... Прямо какой-то мазохизм! А чего стоит только: «Каждому воздается по делам его»?! Почему же тогда в жизни все происходит наоборот? Самые отъявленные негодяи и убийцы спокойно гуляют на свободе, жрут, пьют, лопаются от удовольствий, а рядовые честные люди вынуждены прозябать в нищете или, как я, отвечать за то, чего они никогда в жизни не совершали?
Нечеловеческим усилием воли я заставил себя разжать словно налившиеся сталью кулаки и поднять правую руку для того, чтобы перекреститься.
— Значит, твоя фамилия Скопцов? Тот, кто изнасиловал и убил семь женщин, в том числе и одну беременную? — Я с трудом подбирал слова, пытаясь держать себя в руках. Достаточно было одной язвительной реплики, одного неосторожного движения зека, чтобы я позабыл и о своем сане священника, и обо всем остальном на свете. С неприятным ощущением в душе я понял, что вот уже много лет ничего так не желал, как лично расквитаться с подонком за то зло, что он принес в мою жизнь. Я понимал, что для меня наступил тот самый переломный момент, о котором меня давно предупреждал отец Сергий, еще задолго до того, как я подошел к нему и завел разговор о с трудом сдерживаемой антипатии к посещающим наш храм бандитам. Тогда мой духовный наставник сказал, что не здоровые нуждаются во враче, но больные, и я не мог с ним не согласиться. Я всеми силами старался побороть в себе то постоянно гнетущее чувство брезгливости, когда видел в храме бритоголовых отморозков, ставящих свечи Николаю Угоднику. Время шло, и мне стало казаться, что я излечился от этой «болезни» неприятия. Выходит, я лишь загнал ее в глубь себя...