Сапоги пролетают мимо лица, едва успел отвернуть…
— Не задел? Тесно в нашем некурящем купе…
Ишь, вежливый… И он начинает вылавливать слова в общем гуле:
— …хорошо, до бани, после бани тут караул…
— Тебе хорошо — больше двух лет не возьмешь, а мне?..
— Сразу место занимай — понял? Текучка, освободилось место — твое, ближе к окну, не как здесь, там дышать нечем, а возле окна какой-никакой воздух. А еще научу: подойдешь к стене, под окном, под решкой, губами, зубами — в стену, по ней воздух — вниз, свежий, чистый, холодный — лови, отдышишься и пошел!
— Да ладно тебе, воздух — мне б согреться, тепла…
— Нагреют!..
— Сразу себя поставь, не спрашивай, не проси, дашь спуску — задавят, мелочами, придирками или — велосипед, а то еще…
— Велосипед — это чего?
— Высунешь ночью ногу, в пальцы натолкают бумагу — и подожгут.
— Так это ж сгоришь?
— Сгореть — не сгоришь, а всем развлечение…
— Пересидим, месяца три, недолго, а там суд и…
— Ты что, малый — три месяца! Тебя за три месяца, хорошо если раза два к следователю дернут, тут годами сидят!
— Так не по закону?
— Закона захотел —в тюрьме! Я два года назад был, один четыре отсидел, он и сейчас, говорят, здесь припухает, сколько — шесть выходит? И все суда нет!
— Болтают, так не бывает.
— Не бывает, а есть. Генеральный директор из Монина, мануфактурщики, их тут человек двадцать, еще в Бутырках, один помер — за шесть-то лет, один ослеп, а главный — директор, ты что — вся тюрьма его знает, вертухаи по имени-отчеству…
— Не сиди на железе, геморрой насидишь…— это мне.
А я на мягком насидел. Верно, лучше походить, на ходу не слышно — да хотя бы замолчали!.. Темно за разбитым окном — неужто все та же ночь? Год не вытянуть — а полгода, а три месяца?.. Одна надежда, что времени нет… Одному не вытянуть, думает он, на кого-то опереться, хоть с кем-то… Этот, вроде, поприличней, бывалый, может с ним?.. Если, верно, с ним, со «шляпой?» Еще «очкарик» был, был да сплыл, с ним бы поближе… Этому тоже, видно, одному тяжело, трется возле, не решается, скромный, а шустрых тут много… Рожа, конечно, жуткая, думает он, но разве в том дело, накушался красотой в лунном свете —или мало? Голова лысая, как бильярдный шар, глаза острые, не ухватить, в сторону — или нос мешает, загнулся сизым, угреватым крюком, цепляет щетину над верхней губой… Не приведи встретиться на узкой дорожке — неужто бывает уже? — а что-то в нем располагает, из одного профсоюза — все не один…
— Гонишь? — спрашивает «шляпа».
— Что — гоню? — не понимает он.
— Расстраиваешься, сразу видать. А чего расстраиваться, жизнь, она в полосочку, сегодня здесь, а завтра… Ты, к примеру, знаешь, где я вчера был?
Он пожимает плечами.
— А где ты был мне известно — не понял? Соображать надо…
Чего привязался, сволочь, думает он.
— Где ты был, каждому дураку понятно,— не отстает «шляпа», — в кепезухе, а я — в большом зале.
— В каком зале? — попался он.
— То-то — в каком. А по виду, как говорится, интеллигент. Консерватория имени Модеста Чайковского! Эту самую давали… Доцент?
— Доцент, — механически откликается он.
— Вижу, что доцент. В медицинском?
— Нет, не в медицинском.
— И статья твоя мне известна — сто семьдесят третья, так?
— Так,— он отвечает уже обреченно.
— Все вижу насквозь и глубже. И игра твоя понятная — от восьми до зеленки. Объяснили в кепезухе?.. Плохая у тебя игра, а ты все равно не гони, не будь лохом… Сумку не выставляй, раскурочат, охнуть не успеешь, я тут побывал, я везде побывал, знаю, народ, сам видишь, отпетый, так что держись за карман. Деньги есть?
Он глядит на «шляпу» с ужасом.
— Да откуда у тебя, у такого мышонка. Дайка мне ручку, записать, а то забуду, адвокату кой-чего задолбить. Он у меня тертый. Могу тебе устроить, башли берет большие — твоя баба найдет?..